бы обнаружил, что укрепления пали и все население просит его войти.
Но все-таки я держала его на расстоянии и строила из себя недотрогу, ибо даже тогда я знала, что не должна казаться легкой добычей, не должна казаться побежденной. Он жаловался, что ему, бедняге, оказавшемуся между беременной женой, с одной стороны, и жестокой возлюбленной — с другой, остается только беситься от злости, пока мужское достоинство не засохнет и не отпадет. В глубине души я ликовала; мне было очень приятно, что между ним и Екатериной ничего нет.
Я знала, что он говорит правду: в ее положении соитие было невозможно. Некоторые женщины носят плод не впереди, а, как племенные кобылы, расширяются в бока. У Екатерины, к большому ее неудобству, все торчало спереди, она так расплылась и растолстела, что даже двигалась с трудом. И хотя все сулили ей прекрасного крупного мальчика, она стала вялой и слезливой и еще больше, чем раньше, льнула к моему лорду.
Вот тут-то и крепилась нить, за которую потянули, и наша история распалась, спутанная паутина разорвалась, и мое глупое девичье сердце разбилось… и спаслось.
Однажды летним утром, когда в десять часов утра солнце уже припекало, я послала Вайна сказать милорду, что буду прогуливаться в галерее. Это было нашим излюбленным местом свиданий: наши люди ждали за дверью, а мы прохаживались по просторной светлой зале и, как боги над ничтожной землей, смотрели вниз на зеленые холмы через высокие переплетенные окна. В конце галереи был небольшой эркер, окно которого нависало надо рвом, — мы сидели там и разговаривали, и обнимались украдкой без посторонних глаз.
Никогда он не казался мне красивее: после утренней прогулки верхом лицо его оживилось, кожа уже начала немного бронзоветь под горячим майским солнцем. Его глаза горели любовью, его губы говорили о любви, его руки, державшие мои, были сама любовь. Год траура уже прошел, и его наряд цвел зеленым и золотым — зеленым! Я должна была догадаться! Это цвет измени, цвет вероломства!
Но тише, не торопи меня, сердце, мое сердце…
Самую тяжелую часть лучше рассказать покороче.
Он пришел гуда, где я ждала его в пронизанном солнцем алькове, и, не говоря ни слова, схватил меня за плечи и прижал к груди. Я обвила руками его шею и прижалась губами к его губам, ища в них хлеб насущный своей души, и все во мне обрывалось, закипало от восторга, рвалось ввысь, как всегда в его объятиях.
Если бы я слушала — наверняка бы услышала не звук, нет, но полную тишину за дверью галереи и поняла бы, что если десять или пятнадцать слуг, дам, кавалеров, обычно оживленно болтающих, вдруг внезапно замолчали, то что-то неладно. Я только успела разобрать внезапный звук тяжелых шагов по дубовому полу и шелест свободного одеяния совсем близко от нас.
А затем голос Екатерины — нет, это был не ее голос:
— Милорд? Господи Иисусе, как?.. Милорд? Милорд!
Она споткнулась и, схватившись за занавес алькова, чтобы не упасть совсем, рухнула на колени. За ее спиной в дверном проеме я видела Кэт, Парри, Вайна, людей милорда и моих, застывших, — вот она, аллегория абсурда, — на их лицах был ужас.
Я не могла заставить себя взглянуть на нее и потянулась к моему лорду. Но он резко отшвырнул меня.
— Мой нежный ангел! — вскричал он вне себя от страсти. — Благодарение Богу, ты пришла спасти меня от этой девицы. Она, в своем безудержном распутстве, заманила меня сюда против моей воли. Бог в своей милости привел тебя сюда!
И, бросившись перед ней на колени, он рыдал крокодиловыми слезами, пока она тоже не зарыдала. Затем, положив руки ему на плечи, она возблагодарила Бога за то, что Он ниспослал ей супруга, который ее любит и чье целомудрие сильнее соблазнов плоти, которыми прельщают юные искусительницы.
Глава 6
Все-таки Екатерина была настоящая леди, и более того — королева. Единственное, что она мне сказала:
— Ступайте в свои покои. Я поговорю с вами позже.
Когда это «позже» наступило и она послала за мной, у меня не было никакого желания говорить. Да и что тут можно сказать? С дневного ложа, где она старалась устроиться поудобнее, ерзая под тяжестью своего чудовищного живота, она смотрела, как я опускаюсь на колени, но не сделала мне знака подняться.
— Постойте немного на коленях, — мрачно сказала она. — Немного смирения пойдет вам на пользу. Мой лорд поклялся мне могилой Пресвятой Девы, что между вами и ним не было ничего, кроме того, что я видела. Но я боюсь жара вашей молодой крови и намерена ее остудить.
Остудить мою? И это потому, что ее кровь оказалась недостаточно горячей для этого же мужчины? Я склонила голову и прокляла ее за благочестивое лицемерие. Но гораздо сильнее я проклинала его и себя…
— Я буду молить Бога, чтобы он простил вас, — продолжала она. — Я знаю, что не должна думать о вас дурно. Какая же девушка не полюбит такого мужчину, как мой лорд, пусть даже он не подавал ей для этого никакого повода.
Я рассматривала огромную Библию, лежавшую рядом с ее кроватью, вдыхала запах можжевельника и размышляла о том, как охотно женщины верят мужской лжи.
Огромные пустые глаза Екатерины уставились мне в лицо.
— Мой лорд сделал еще одно признание, — произнесла она холодно. О Боже, что еще?
— В ваших жилах течет кровь Анны Болейн, как напомнил мне мой лорд, — плохая, порочная кровь. Он говорит, что ему следовало помнить, от какого корня вы произросли. , Прекрасно! Поступок, достойный мужчины, — раскопать могилу моей матери, чтобы заклеймить меня, назвав блудницей!
И это мужчина, которого я любила?
Да, это он.
Но Екатерина еще не закончила.
— И более того, мой лорд сказал мне, что однажды застал вас на галерее в объятиях другого мужчины.
Моя ярость вырвалась наружу:
— Другого мужчины? Это кого же? Тут нет никаких «других мужчин»! Ни один мужчина, кроме Гриндала и милорда, вашего мужа, никогда ко мне не приближался.
Она слабо взмахнула рукой.
— Кто знает? Но мой лорд дал мне хороший совет: здесь вам угрожает опасность как от вашей собственной крови, так и от искушения, которое он для вас представляет.
Ее распухшая левая рука улеглась рядом с чудовищно располневшей ляжкой. Обручальное кольцо — его кольцо — так же глубоко врезалось в плоть, как его предательство врезалось в мое сердце.
Он презирает меня и мою мать, походя распускает обо мне сплетни про какого-то «другого мужчину». Так уже было, когда он лгал, что безраздельно принадлежит мне, а женился на ней.
Но дважды прощают, а по третьему карают, как говорит пословица. Дважды я верила ему и дважды была обманута. Петух прокричал в последний раз: отныне ни один мужчина не отречется от меня.
Голос Екатерины доходил до меня будто сквозь туман:
— Вы помните одного из приближенных покойного короля — сэра Энтони Денни? Серьезный и достойный человек, связанный с вашей семьей узами брака и пекущийся о ее добром имени. Я послала в его дом близ Чешанта письма — он и его жена примут вас.
Мы уехали сразу же, времени на сборы отпущено не было. Однако перед самым нашим отъездом она плакала и прижималась ко мне, не решаясь произнести наконец слова прощания. Я пожелала ей счастливо оставаться, но у меня было при этом такое чувство, будто рот у меня забит опилками, а глаза — песком. Мое имущество должны были прислать позже. Меня просто усадили верхом на лошадь, старший конюший Екатерины натянул поводья, и мы тронулись.
После пережитого потрясения Кэт, ехавшая рядом со мной, выглядела жалко и униженно, как побитая собака. Я не могла поднять глаза на своих людей, которые присутствовали при сцене, когда нас застали, и могли сами сделать выводы. Я отдала бы руку или даже глаз, только бы спрятаться в паланкине. Или по
