Дэгог налил себе еще чашку чая, щедро заправил его медом, размешал серебряной ложечкой и снова устроился, чтобы смотреть вниз на арамурцев. Они возвращаются домой — и он ненавидит их за это. Ему до боли хотелось оказаться у себя дома, среди ослепительных шпилей отнятого у него Фалиндара. Кронин был верным союзником, но не слишком гостеприимным хозяином, да еще ко всему время наступило до того скудное, что гора Годон не располагала к щедрому приему. Раньше он каждую ночь укладывался на ложе из слоновой кости, усеянной рубинами, а здесь ему приходится спать на матрасе из грубой ткани, набитом соломой. В Фалиндаре ему прислуживали десятки слуг, прекрасных молодых женщин, приученных к полному повиновению. Они купали его, растирали ему ноги маслами. А здесь, в этом суровом горном замке, все женщины заняты той же кровавой работой, что и мужчины: пытаются победить в этой войне. Они точат оружие, штопают одежду, собирают пищу… А теперь еще дролы начали выжигать поля на востоке, так что недостает практически всего. С каждым днем он становится все менее властительным и богатым, и это ему ненавистно.
Дэгог был уверен, что у Аркуса в Наре таких проблем нет. Его нарский благодетель комфортно расположился в своем черном дворце. Аркус — кукловод, который никогда не показывается миру. Странный человек по имени Бьяджио — золотой граф — служит его Голосом. Дэгог решил, что немедленно отправит Бьяджио послание и расскажет об измене Эдгарда. Он потребует, чтобы император прислал в Люсел-Лор своих легионеров и усмирил мятежников. Триец провел пухлым пальцем по краю чашки и ухмыльнулся. Аркус вызывал у него восхищение, но с возрастом у старика размягчились мозги, и одержимость магией подтачивала его бдительность.
— Магия! — презрительно фыркнул дэгог.
Ах эти нарцы, фанатичные глупцы! У них в руках вся наука мира, они построили такие города и создали такое оружие, о которых трийцы могли только мечтать, и при этом были такими же суеверными, как самые простые дролы. Что ж, теперь только он, дэгог всех трийцев, мог делать вид, будто даст императору то, что ему нужно. И цена этого представления поистине высока.
— Ну и возвращайся домой, Эдгард, — прошептал дэгог. — Возвращайся туда, где тебя ждет смерть!
Он поставил чашку на шаткий столик и широко зевнул. За этот длинный день он очень устал. Утром ему предстоит снова встретиться с Гейлом, чтобы обсудить план обороны замка Годон, а разговор с талистанцем всегда отнимает у него массу сил. Пора ложиться спать.
Дэгог покинул балкон и вошел в свою спальню — самую роскошную комнату в замке. Однако она все равно была чуть ли не вдвое меньше его спальни в Фалиндаре. Жалкая обстановка делала эту комнату в глазах дэгога больше похожей на темницу его прежней цитадели. Однако он был слишком измучен, чтобы и дальше думать о своих бедах. Закрывая балконные двери, он последний раз вдохнул ночную прохладу и повернулся к постели, подле которой горела свеча; он задул ее: достаточно было лунного света, льющегося сквозь стекла. Дэгог, уже облаченный в усладительную ночную сорочку, сразу же улегся в кровать и накрыл свое тучное тело покрывалом. Сон пришел мгновенно, чтобы так же стремительно прерваться.
Дэгог сел в кровати, услышав какой-то шум за балконными дверями. Он испуганно подтянул к лицу покрывало и посмотрел в ту сторону. За стеклянными дверями что-то мерцало, мрачно переливалось в лунном свете. Белая тень размером с человека замерла у самых дверей. Дэгог хотел закричать, но от ужаса у него исчез голос: призрак скользнул сквозь стекло.
Это был мужчина и в то же время — нечто иное. Видение было бледное, полупрозрачное, бестелесное — но у него были глаза, и оно с ехидной усмешкой наблюдало за дэгогом. У трийца замерло сердце. Дыхание стало прерывистым, каждый вдох требовал огромных усилий. А это якобы живое существо подплыло к нему на своем безногом теле и остановилось у кровати.
— Ты узнаешь меня, толстяк? — спросил призрак.
Его глухой голос гремел в голове у дэгога, словно разбитый колокол. Триец всмотрелся в видение, разглядел его решительное лицо и шафранное одеяние — и с ужасающей ясностью понял, кто именно к нему явился. Его пересохшие губы сморщились, и между ними просочилось имя.
— Тарн…
Незваный гость ухмыльнулся.
— Как приятно, когда тебя помнят! Я, конечно, тоже помню тебя, дэгог. Я вспоминаю тебя всякий раз, когда идет дождь и я не могу ходить.
Повелитель трийцев отодвинулся как можно дальше от призрака и вдавился в спинку кровати.
— Кто ты? Демон?
— Я стал мечом Лорриса! — объявил дрол, и его тело снова замерцало. — Со мной дар Небес. Я — воздух и вода. Смотри на меня, толстяк. Смотри — и бойся!
— Я и правда тебя боюсь! — пролепетал дэгог. — Пощади меня, чудовище. Возьми, что хочешь, но не отнимай у меня жизнь…
Дрол расхохотался.
— Я иду готовить твой конец, Небаразар Горандарр. Сегодня ты падешь.
— Нет! — возопил дэгог. — Тарн, прости меня! Я не хотел причинять тебе вреда! Это сделал не я! Клянусь тебе!
— Лжец! Я видел твое лицо сквозь кровь, заливавшую мне глаза. Я помню, как ты смотрел на пытки.
Дэгог беспомощно всплеснул руками.
— Мне сказали, что ты — преступник. Я… я был не прав. Ну пожалуйста, давай поговорим…
— Это ты совершил преступления, за которые надо отвечать, и я не разговариваю с демонами. — Бесплотная рука призрака устремилась в сторону балкона и лежащей за ним темноты. — Смотри сегодня на небо. Жди пурпурного тумана. Этой ночью я — Творец Бури.
А потом образ дрола померк и растворился — и дрожащий дэгог остался один. Несколько долгих секунд он не мог даже пошевелиться; наконец слез с кровати и на цыпочках засеменил к балкону. Распахнув двери, он вышел в ночь. От чайника перестал подниматься парок. Стало холоднее — почти по-зимнему. Дэгог посмотрел на кроваво-красную луну; она висела в небе, словно мертвая голова. Над горизонтом плыло пурпурное облако.
6
Даже до войны с Наром долина Дринг никогда не была спокойным местом. Форис Волк делал все, чтобы не зря именоваться военачальником. Из-за этого жителям его земель приходилось переносить немало трудностей, терять своих сыновей в стычках с соседями из Таттерака, самой крупной провинции трийцев. Форис был жестким человеком, а его междоусобица с Кронином тянулась много лет, но никому так и не удалось отвоевать спорную территорию — лес Агор. Война истощила сундуки в замке Фориса и сделала его подданных париями среди остального населения Люсел-Лора, которое смотрело на дролов из долины с подозрением и тревогой.
И все же Волка в долине любили. Именно над этой загадкой размышляла Дьяна, шагая рядом с фургоном в пестрой компании беженцев вдоль извилистой реки Шез. Люди, с которыми она странствовала, представляли собой немногочисленную горстку тех, кто не видел в Волке божество. Из-за лохмотьев и пропыленных лиц в них нельзя было распознать трийцев. Они превратились в призраков, худых и бескровных. Дьяна тихо возмущалась, понимая, что во всех их бедах повинны Тарн и его прислужник Форис. Она не могла понять, что заставляло людей повиноваться подобным созданиям.
Для нее были непостижимы такие особы, как ее дядя Джаспин.
Расставание с долиной Дринг не вызвало в ней столь горького сожаления, как расставание с Таттераком. В Дринг она попала по необходимости — чтобы спрятаться там, поскольку ее больше нигде не захотели принять. Джаспин пустил ее к себе в дом, но никогда не был с ней приветлив, не называл племянницей, не проявлял родственных чувств. Он боялся ее, как прежде ее боялись мать и сестры. И он отправил ее с другими изгоями, которых признали опасными еретиками. Их цель — постоять за себя и выжить — была близка Дьяне.
Все дни походили друг на друга. По расчетам Фалгера, они прошли только половину пути до Экл-Ная, так как двигались со скоростью улитки. Верховых лошадей было всего две, поэтому большинство беженцев шли пешком, а дети и больные ехали в запряженном мулами фургоне, где помещались и жалкие пожитки этих людей. Фалгер шел впереди всех по неровной местности, ведя свою лошадь в поводу. Ее предоставляли по
