Державший Дьяну мужчина усилил хватку, у Дьяны прервалось дыхание. Она яростно взвыла, ухитрившись плюнуть на незнакомца с кинжалом. Тот отпрянул и разразился безумным хохотом.
— Твоя малышка? — повторил он. — Ты — мать этой сучки? Жена Шакала?
— Где она? Чудовище! Где моя дочь?
Темноволосый воззрился на нее, не веря своей удаче.
— Донхедрис, кажется, нам с тобой повезло! Эта красоточка — жена Вэнтрана!
Донхедрис оторвал ее от пола.
— Ого! — громогласно воскликнул он у нее над ухом. — Так ты та бабенка, ради которой Вэнтран предал императора! Ты и в самом деле милашка!
Он быстро лизнул ей шею. Чудовищное ощущение заставило Дьяну пронзительно вскрикнуть.
— Подонки! — Она была в отчаянии, ужас захлестывал ее. — Боже, где она? Где…
— Здесь ее нет, — объявил темный, играя кинжалом. — Как и Черного Сердца, того, которого ты зовешь Симоном. Он увез ее.
— Нет!
— Увез, и ты уже ничего не сделаешь. — Мужчина озадаченно нахмурился. — Вопрос теперь в том, что делать с тобой. Твой муж знает, что ты здесь, женщина?
— Ричиуса нет! — бросила ему Дьяна. — Он уехал в Лисе, чтобы…
В гневе она проговорилась и теперь поспешно прикусила язык, проклиная себя за глупость. Темноволосый подошел к ней ближе.
— А вот это любопытно, — проговорил он. Поднеся руку к подбородку Дьяны, он больно его стиснул. — Говори! Говори, или я вырву тебе зубы.
Дьяна зажмурилась от мучительной боли.
— Я ничего тебе не скажу! — хрипло сказала она.
— У человека во рту тридцать два зуба. Интересно, а у трийцев их сколько?
— Не надо! — предостерег его Донхедрис. — Бьяджио будет недоволен, если ты ее повредишь. Ее надо отвезти на Кроут, к Помрачающему Рассудок.
— Точно! — согласился его напарник, довольно улыбнувшись. Он разжал пальцы, сжимавшие Дьяне подбородок. — Раз Шакал уехал, нам здесь делать нечего. А Господин будет доволен лишней добычей. Нам с тобой очень повезло, Донхедрис. — Плоской стороной лезвия он провел Дьяне по щеке. — Ты еще увидишься со своим отродьем, — пригрозил он ей. — И с тобой будет счастлив увидеться еще кое-кто. И этот кое-кто получше меня умеет заставлять говорить.
20
Пробуждения
Лорла Лон, целиком сжившаяся со своей новой личностью, весь день бродила по залам и притворам огромного храма, изумляясь хитроумию его архитекторов и строителей. Ее поразил Гот, ее очаровал Драконий Клюв, но возносящийся к небесам Собор Мучеников запечатлелся в ее душе навсегда. Святой отец Эррит, которого она теперь называла просто «отец», был к ней очень добр: он покупал ей безделушки и дорогую одежду и позволял появляться во всех помещениях ее нового дома. За исключением нескольких святых мест, Лорле разрешалось ходить куда угодно, дотрагиваться до любой заинтересовавшей ее вещи — и она исследовала все тайны храма с любопытством ребенка. Она больше не скучала по Энли и Драконьему Клюву. Она немного скучала по Нине, потому что Нина была молода, а в храме молодых женщин не было совсем. Там были монашки, но Лорле они не нравились, потому что они были старые и злые и постоянно смотрели на нее с осуждением. Однако журить ее никто не смел. Она была любимицей святого отца, и своим новым положением она пользовалась в полной мере. Каждый вечер она садилась вместе с Эрритом за роскошную трапезу, иногда в обществе священников, а иногда только вдвоем.
И они могли разговаривать и смеяться вместе. И каждый день приносил новые приключения. Она часто наблюдала за приходящими в храм паломниками: белокожими дорианцами и янтарными кроутами, за бедняками и богачами и за нищими, умоляющими о подаянии. Проходили церемонии и пышные, сложные молебны, на которых сам Эррит призывал Бога снизойти на собравшихся — и люди падали в обморок, не выдержав прикосновения Его невидимого перста. На Седьмой День, самый святой день недели, главный притвор собора переполняли нарские аристократы, а вокруг здания собирались любопытные простолюдины. Эти простолюдины, которым места внутри не полагалось, дожидались под дождем, чтобы Эррит вышел на балкон и передал им послание с Небес. Огромный собор был настоящим театром, цирком с пышными шествиями и блеском — и Лорла наслаждалась его спектаклями.
Но из всего, что происходило в соборе, Лорла предпочитала свадьбы. Каждый день в храме появлялась вереница нар-ских дам в белых нарядах, пышных и безупречных, с широко распахнутыми глазами, полными слез. Лорле они казались прекрасными, а их видные мужья, разряженные с королевской роскошью, заставляли ее печалиться. Они напоминали Лорле о ее истинном возрасте и о том, каким карликом она стала и какой кажется окружающим. Они будили в ней что-то животное, какое-то чувство, которое рвалось на волю. Отец Эррит редко совершал бракосочетания, обычно предоставляя это своим подчиненным, но порой, в случае особо влиятельной пары или просто когда он был настроен благодушно, он сам являлся в собор и проводил церемонию. В этом случае собравшиеся приветственно кричали, плакали и бросали на алтарь золотые монеты. Эррит объяснил Лорле, что это — дары Богу и именно поэтому их сгребают священнослужители.
После приезда в собор Лорла видела сиротский приют только в окно кареты. Она не нуждалась в друзьях, и ее пугало то, с чем она может там столкнуться. Эррит предлагал сводить ее в приют, чтобы она могла познакомиться со своими ровесниками, но Лорла упорно отказывалась, играя на слабостях епископа: она говорила ему, что ей никто не нужен, кроме него. При этих словах его странные синие глаза таяли — и Лорла понимала, что уже может управлять Эрритом. Все складывалось так, как предсказывал герцог Энли: священник не смог перед ней устоять. Однако причина здесь была не та, о которой говорил Энли. Эррит привязался к ней потому, что он был печален, одинок и встревожен важными вещами. Он не оказался похотливым демоном, как опасалась Лорла. Он был добр к ней. И он делал ей подарки, не ожидая награды, просто по щедрости души. Порой Лорле было больно о нем думать, потому что она твердо помнила свой долг. Каким бы хорошим ни казался Эррит, он был врагом Господина, а значит, он должен быть уничтожен.
Девятый день ее пребывания в соборе ничем не отличался от предыдущих: ничего особенного не происходило, но ее ждало множество открытий. По просьбе Эррита Лорла избегала большого зала, где трудился художник Дараго, но в этот день у нее было почему-то бунтарское настроение, и после обеда она спустилась вниз, чтобы увидеть, что за поразительные фрески творит легендарный художник. Она никогда не видела Дараго, но Эррит предостерег ее: по его словам, это был человек суровый, не терпящий, чтобы ему мешали. Прилагая все старания, чтобы остаться незамеченной, Лорла прокралась к большому залу, вздрагивая от скрипа своих башмаков на мраморном полу. Зал был ярко освещен десятком факелов, а также естественным светом, лившимся сквозь цветные стекла витражных окон. Стоял шум от усердной работы подмастерьев. Слышны были и голоса, по большей части юные. А потом резкий окрик заставил остальных замолкнуть.
— А, чтоб тебя черт побрал! — гневно провозгласил голос. — Я же сказал — сухой, дурак! Сухой, а не мокрой!
Лорла застыла на месте, но запах краски манил вперед. Не справившись с любопытством, она пошла дальше. К залу вел плавно изгибающийся коридор. Лорла дошла до поворота и осторожно выглянула. Отсюда был виден потолок, ранее закрытый мешковиной. Хотя панно еще не было закончено, оно поражало. Лорла уставилась на него, позабыв об осторожности. Сверху на нее смотрели пухленькие херувимы и краснокрылые демоны, а за ними святые и распятые мученики боролись со змеями. Разглядывая изображения, Лорла вспоминала то, что рассказывал ей Эррит о Кевине Крестителе и золотом Граале, который питал Богоматерь. Эррит утверждал, что на панно изображена вся история творения. Лорла остро ощутила собственную ничтожность по сравнению с величественными изображениями на своде. Хотелось забраться наверх, прикоснуться к панно, ощутить его невероятную мощь.
— А это еще кто? — прохрипел сердитый голос.
Лорла резко очнулась и посмотрела в зал. В центре лесов, поднимавшихся на сорок локтей над полом, стоял мужчина с дико горящими глазами, держа в руке мастихин. Он был забрызган краской и гипсом, а
