Так и не решив, кто пойдет первым, Пробкин обратил вдруг внимание на бледное, какое-то суетливое лицо семенящего взад и вперед дозиметриста. Усмехнулся.
«Мандражирует…» – подумал он, одновременно отметив, что Дима, Вася и Федя сидят спокойно, расслабленно даже. Покуривают себе.
Эту странную, трудно объяснимую расслабленность настоящих работников и бойцов перед атакой, перед решительным броском он знал хорошо. Но и знал также, что в такие сжатые, очень сгущенные минуты перед страшной опасностью в мозгах у людей наступает также некое помутнение, сумеречность, когда движения и действия рук и ног как бы полуконтролируются людьми, и тут надо держать ухо востро.
Вовремя данная уверенная команда, приказ, а то и личный пример решают многое, если даже не весь успех операции.
Снова глянув, теперь уже зло, на бледного, словно ушедшего в себя дозиметриста, Пробкин как-то очень твердо, даже с некоторым злорадством подумал, что этот парень войдет в центральный зал первым. Он должен сделать замер, определить время работы и первым принять на себя нейтронный удар.
Подумав так, Фомич тут же смягчился в душе к бледному дозику, у которого, как он думал, очко от страха сокращалось быстрее, чем сердчишко.
«Но что медлит Ненастин?» – озабоченно подумал он, и в этот миг в центральном зале грохнуло оглушительным ревом, который не могли скрыть толстые железобетонные стены и защитная чугунная дверь. Все сразу будто бы вздрогнули, вспрянули. Сидевшие на полу ремонтники повскакали с мест. Бледный дозиметрист затоптался на месте, угодливо заглядывая в глаза ребятам.
Теперь не было никакого сомнения: Ненастий оставил после себя целую кучу ядерных обломков, отломившихся кусков урановой топливной сборки, которые испускали из себя высокоинтенсивное нейтронное, гамма и все другие виды излучений.
«Ух как надрываются ревуны! – подумал Пробкин. – Как стадо взбесившихся быков, которых гонят к бойне. Аж в ушах щекотно… Конечно… Гамма и нейтронные датчики обстреливаются сейчас напрямую. Небось тысяч пять рентген в час…»
Думая так, он одновременно каким-то вторым или третьим планом отмечал, ощущая саднение в груди, что быков-то тех живых, которые в стаде, не убивают до конца на бойне, пришибают только и обдирают шкуру с живых еще, чтоб кровь лучше сходила…
Он опять с раздражением подумал о дозиметристе, теперь уже попристальнее присмотревшись к нему. Красивый, стройный парень. Такие нравятся женщинам. Опять же – сам себе цену знает…
Фомич вспомнил его в обычной обстановке. Нагловат, плещет превосходством, не так чтобы напрямую, а как-то утонченно. И придраться трудно. А дураком все же ощущаешь себя рядом с ним. Но сейчас вот лоск сшибло. И даже волнистые каштановые волосы, которые в обычности тоже отдавали нахальством, сейчас выбивались из-под белого лавсанового чепца как-то жалко, и казалось, тоже бледнели и дергались.
Фомич с трудом вспомнил его фамилию: «Кажется, Цариков… Точно – Цариков…»
– Ну, Цариков, не тяни! – крикнул Фомич зычно. – Слышь, наяривает?.. Так и перепонки порвать можно.
4
Дозиметрист вздрогнул. Лицо его вдруг затряслось, завибрировало. Глаза бегали из стороны в сторону, но как-то не глядели на ремонтников. Он уже задвигал руками, делая ими вроде как бы отстраняющие движения. Чудилось, что он хочет что-то сказать, но голосовые связки у него, видать, слегка подзаклинило от волнения.
Он заговорил, сильно натужившись, покраснев и будто выталкивая из себя слова. Всем уже было ясно, что надо разойтись по сторонам от двери центрального зала, когда наконец Цариков сдавленно выкрикнул!
– В-в-в с-сторону! Н-ну!
Какой-то странной походкой, будто не он сам шагал, а ему переставляли ноги посторонние, Цариков подошел к двери центрального зала и потянул скобу. Дверь не поддавалась. Цариков недоуменно посмотрел на ремонтников, как бы говоря: «Вот видите, тяну… А она…»
«Ах, черт, скис… – мелькнуло у Пробкина. – Надо брать на буксир…»
Он подскочил к двери, тоже вцепился в скобу и с силой потянул на себя, поняв, что дозиметрист или сачковал, или действительно здорово ослаб от страха.
Чугунная трехтонная дверь подалась, пошла, и в этот миг, когда она открылась, в коридор шквалом ворвался басистый, оглушающий, какой-то канонадный гул ревунов. В ушах и ноздрях сильно защекотало от вибрирующего сотрясения воздуха. Казалось, и сам пол вибрировал, потому что слегка щекотало подошвы.
«Ему-то не положили на лапу…» – подумал Фомич и потянул руку к переключателю диапазонов, но Цариков оттолкнул его.
Быстро щелкая переключателем, он отпрянул от двери, будто получил удар, и, заскочив за стену, крикнул:
– Две тысячи рентген в час у двери! – И, стоя уже боком к стене, взволнованно спросил: – Как же вы будете, ребятки? Вплотную – все пять тысяч рентген будет…
– Ну ладно, ладно! – выкрикнул Пробкин, но голос его в гуле ревунов казался бесплотным, шелестящим. – Стоять будем – и десять тысяч набежит!..
Дима, Вася и Федя нетерпеливо перетаптывались. Лица озабоченные.
– Не крутись в проеме двери! – с силой дернул Цариков Фомича за рукав и втянул за срез бетонной стены так, что тот грудью наскочил на дозика. – Тридцать три рентгена в минуту накручивает!.. А нейтроны?..
Пробкин разгоряченно, даже зло как-то глянул на Царикова.