была чистой. 'Вымой тарелку'. - 'Зачем, она чистая'. - 'Надо вымыть сковородку'. - 'Не надо, она и так чистая'. Кругом тоже было чисто, потому что не было никакой квартиры, а была видимость квартиры. 'Пойди спустись с горы на кухню. - Поднимись в гору в комнату'. Подстилка на земле была условным полом. 'Не ходи босиком по полу, он грязный'. - 'Он чистый, у нас здесь все чистое'. Вот это у нас как бы комната, хотя ее ассиметричность, наклон пола и канавка посредине для стоков дождевой воды создают некоторое неудобство. А отсюда открывается вид на красоту, и это как бы балкон. 'Видишь птицу?' - 'Вижу'. - 'Красивая?' - 'Красивая'. - 'А сама птица знает, что она красивая?' - 'Как она может это знать, если она часть красоты'. В расщелине туалет, 'спусти воду в туалете'. Волна сама регулярно омывает камень, устраняя запах. При сильных волнах может затопить туалет. С катеров доносится ругань. Ругань входит в данную эстетическую систему и не кажется инородной. Ругань воспринимается как шум в канализации или в водопроводе. Дождь, гром, солнце, ветер непосредственно участвуют в этом условном интерьере. Дождь создает крышу. 'Натягивай крышу. Натяни получше, крыша сгорит'. Ветер раздувает стены, видимость стен: деревья и кусты. Солнце - единственный источник света: нельзя включить свет, выключить свет.
Стало светать, и стали выползать люди. Пошел дождь, люди стали расползаться, и стало капать. 'Ложись сюда, здесь не капает'. - 'Нет, здесь, кажется, капает, а вот здесь, кажется, не капает'. - 'Ну что, не капает?' 'Пока не капает'. - 'Зато смотри, как красиво, кругом капает, а здесь не капает'. - 'А вот сейчас закапало'. - 'И у меня закапало'. - 'Что, красиво, когда капает?' - 'Только бы здесь не капало'. - 'С самого начала нужно было сюда лечь, здесь и не должно было капать'. - 'Но ведь капает'. - 'Разве капает?' - 'Мне на голову только что капнуло'. - 'Значит, везде капает'. - 'А ты поэт?' - 'Поэт'. - 'И отец у тебя поэт?' - 'Поэт'. - 'Поэт-отец, поэт-сын, поэт-святой дух'.
Ирра делала вид, что не любит Додостоевского, Додостоевский делал вид, что не любит Ирру, Ирра делала вид, что любит Тоестьлстого, Тоестьлстой делал вид, что ему плохо, Ирра делала вид, что ей хорошо, Додостоевский делал вид, что ему плохо, даже когда ему было хорошо, и дальше открывался вид, который не менялся независимо от того, было вокруг хорошо или было вокруг плохо. На этот вид нельзя было ничем подействовать, потому что он был неодушевленным. Додостоевский был одушевленным и менял свой вид, Ирра была одушевленной и меняла свой вид. Открывался вид на одушевленные и неодушевленные предметы: на неодушевленные дома и неодушевленные деревья, на неодушевленное небо и солнце. Неодушевленные предметы старались прикинуться одушевленными: ветка - птицей, камень - зверьком. Одушевленные предметы старались прикинуться неодушевленными: Додостоевский был дома, но делал вид, что его нет дома. В дверь звонил Тоестьлстой, если ему откроют, а если не откроют, то это не он звонил в дверь. 'Это он, - сказала Ирра, - больше некому'. - 'У него есть ключи?' - спросил Додостоевский. 'Нет, они у меня'. - 'Не будем открывать, сказал Додостоевский. - Он сразу догадается. А завтра я ему скажу, что уходил, а ты скажешь, что была у матери'. - 'А он скажет, что не приезжал и сразу догадается'. - 'Тогда мы ему первые ничего не скажем, пока он первый что-нибудь не скажет. Оденься на всякий случай'. Она оделась. 'Тихо ты, там же слышно'. - 'Что ж мне теперь, летать?' - 'В конце концов, ты прячешься или я прячусь?' Она сказала, что это еще неизвестно, кто обманутый муж, что может быть не Тоестьлстой обманутый муж, а Додостоевский, потому что она считает Додостоевского своим мужем, а Тоестьлстого нет.
- Да, неизвестно, - сказал Додостоевский. - Но уже известно, что я умру раньше Тоестьлстого, а он умрет раньше тебя, хотя бы потому, что я родился раньше его, а он раньше тебя.
- Значит, все остальное неизвестно, а это уже сейчас известно?
- Пойди на всякий случай в кухню и посиди там.
- Зачем, если я все равно у матери.
Ирра спросила, жалко ли ему ее, Додостоевский ответил, что жалко. Она спросила, жалко ли ему было убивать ежа, он ответил, что жалко. Она спросила, когда было больше всего жалко, он сказал, что утром, когда увидел, что ежик спит в сетке, в которую он посадил его с вечера, чтобы тот не убежал. Она спросила, убил ли он его сонного, он ответил, что нет, что еж проснулся, как только он взял сетку. Она показала на тропинку, ведущую к балкону, откуда была видна красота, и он тоже увидел ежа. У того был переполнен мочевой пузырь и желудок, и когда он его взял, тот стал ругаться, и стал похож на шпану. Еж съел у них икру не потому, что ему нечего было есть, они съели ежа не потому, что им нечего было есть.
- Все равно все неправильно, - сказала Ирра Додостоевскому. - Может быть, я хочу быть с мамой и папой.
- Будь, - сказал он.
- Опять неправильно, потому что это изначально не тот папа с не той мамой. А раз я вышла замуж за Тоестьлстого, я сама могу быть для кого-то не той мамой с не тем папой.
- Но ты же говорила, что у вас все хорошо.
- Я говорила, что могу заниматься с ним разными глупостями и мне не страшно, потому что все равно это происходит не со мной и не с ним.
- А со мной?
- А с тобой это происходит, с тобой и со мной, поэтому это очень страшно.
Додостоевский показал ей на мозаику в Равенне, и она сказала, что ей не нравится сама императрица Теодора, но нравится одна дама из ее окружения, которая стоит не рядом с императрицей, а еще через одну даму. Она сказала, что ей так нравится эта дама, что она хотела бы ее взять себе. Ирра сказала Додостоевскому, что хотела бы, чтобы он был ее папой, чтобы было не так страшно это делать. И он сказал: 'Как я буду твоим папой?'
Ночью Додостоевский зажег лампу дневного света, и можно было представить, что это дневной свет. Уровень воды поднялся, и затопил площадку, которая служила кухней, и можно было представить, что вода затопила кухню. Додостоевский был рядом, и не было необходимости представлять, что он рядом. Он совпал сам с собой. Воображаемый палец Додостоевского совпал с настоящим пальцем Додостоевского, и это было лучше всего, пока искусственный дневной свет не совпал с настоящим дневным светом, что было хуже всего.
VI.
На кухне была плохая погода, Тоестьлстой решил за погоду (а что ты за нее решаешь, что у нее языка нет? - У нее языка нет), что она плохая, и остался сидеть на кухне. Додостоевский глянул туда, где была погода, и решил, что нормальная погода, но тоже остался сидеть в комнате. Ирра была в ванной и стирала белье, она не имела никакого представления о погоде, хорошая она или плохая, поэтому сама была как бы погодой. Тоестьлстой предложил Ирре помочь, и это была его манера поведения, это не значило, что он такой хороший, Додостоевский не предложил помочь, и это была его манера поведения, это не значило, что он такой плохой, и дальше из окна, выходившего на первый план, и из окна, выходившего на второй' план, открывается вид на природу, которая не обладала манерой поведения, а была естественна. В этом смысле Додостоевский в первом плане - в комнате, Тоестьлстой во втором плане - на кухне - не были частью природы, потому что вели себя. Они вели себя то прилично, то неприлично. Деревья не вели себя прилично, когда распускались, и не вели себя неприлично, когда осыпались. Напротив было дерево, которое не ело с дерева познания и не знало, что оно дерево, допустим, дуб. Оно естественно росло и естественно бы упало, если бы его, естественно, не срубили. Оно не могло застрелиться. Дереву было ни плохо, ни хорошо, ему было, как всегда. Тоестьлстому было сегодня не как вчера. Все-таки он не знал, не открыли ему потому ли, что не были дома, или наоборот, потому что были. В то же время ему не хотелось выдавать себя, ситуация была для него неестественной, ему не хотелось, чтобы они узнали, что он приезжал, если они еще этого не знают. Были они здесь или не были, могло выясниться только случайно, потому что если прямо спросить, то прямо наврут. Тоестьлстой заварил чай, и позвал пить чай. Они пришли пить чай.
- А если бы вода стала врать, - сказал Тоестьлстой.
Ирра с Додостоевским переглянулись, и Тоестьлстому показалось, что они здесь были ночью.
- Здорово все-таки, что природа не врет, - сказал Додостоевский, - что морковка с картошкой честные. 'Не было их, - подумал Тоестьлстой, - так естественно держатся; а может, так естественно врут?' - усомнился он опять.
- Природа-то честная... - сказала Ирра.
'Неужели были', - испугался Тоестьлстой.
- Мы же не для себя врем, - сказал Додостоевский, - для других, чтобы им было хорошо.
- А природе, по-твоему, наплевать на нас, - сказал Тоестьлстой, - ей нас не жалко, и она нам не врет.
- Как она может врать, если сразу будет видно, - сказала Ирра. - Дождь же не наврет, что он что-нибудь еще, видно же, что не что-нибудь еще, а дождь.
- Почему видно, - сказал Тоестьлстой, - например, набираешь из крана воду, видно, что вода, а выпьешь, окажется отрава.
- Такого не бывает, - сказала Ирра.
- Я и говорю, - сказал Тоестьлстой, - хорошо, что вода не врет.
- Все-таки иногда природа врет, - сказала Ирра, - возьмешь яблоко, с виду честное, а откусишь - вранье.
И она совершенно спокойно посмотрела на Тоестьлстого.
'Точно, были', - подумал он.
- По крайней мере яблоко не знает, что врет, и не ловит кайф от того, что ему удалось соврать, - сказал Тоестьлстой.
- А природа вообще не ловит кайф, - сказал Додостоевский. - Ей всегда ни плохо, ни хорошо, ей всегда как всегда.
Додостоевский поймал кайф от чая и ушел к себе в комнату. Ирра тоже зашла в комнату, она подошла к окну. 'Как же мне все нравится', - сказала она. 'Что тебе нравится?' - спросил Додостоевский. 'Мневсе-все нравится'. Додостоевский подошел к окну и сказал: 'Да не может это
