завихрение - кольцо сгрудившихся людей. Авдейка перешел площадь, потолкался в привокзальном магазине, где насчитал еще шесть не тех женщин в горошек, и направился к вокзалу.
В кольце людей, значительно поредевшем, сидел или, точнее, стоял безногий инвалид на тележке с подшипниками. Руками он быстро резал что-то черное. Авдейка незаметно стал рядом, но оказался на голову выше инвалида и сел. От инвалида пахло нагретой кожей и тушью. Сверкали ножницы, солнечными скрещениями нащупывая путь через черное поле.
- Готово! - сказал инвалид и протянул черное лицо молоденькому офицеру.
Тот засмеялся, разглядывая изображение, и, нагнувшись к Авдейкиным ногам, положил в шапку бумажную денежку.
- Не стащишь? - спросил инвалид, покосившись на Авдейку.
- Нет. - Авдейка покачал годовой.
У инвалида была щетина на щеках, а в зубах он зажимал потухшую самокрутку.
- Смотри, - предупредил он, беря верхнюю бумажку из черной квадратной стопки. - Тут милиции полно. И вообще, не укради, как сказано. Небось Завета не знаешь?
- Не знаю, - ответил Авдейка. - Но не украду.
- Э, да ты не Катькин ли пацан?
Авдейка отрицательно покачал головой.
- Темнишь, - предположил инвалид и вдруг закричал: - Эй, красавица, чего жмешься? Подходи, изображу в лучшем виде, пошлешь милому, век помнить будет!
Из раздавшихся людей вышла войлочными туфлями пунцоваядевушка, стягивая на груди черный платок.
- В профиль, в профиль становись, мне вокруг тебя кататься несподножно. Да сыми к шутам платок этот, не старуха.
Залившись пунцовой, счастливой робостью, девушка сбросила платок и по-детски замотала русыми кудельками.
Авдейке как-то сразу стало понятно, что у девушки и правда есть милый и она пошлет ему свой профиль со вздернутым черным носиком. И оттого, что и он, и инвалид, и все люди вокруг знают про ее милого и видят этот черный носик, Авдейке отчего-то стало ужасно жалко девушку.
- Перекур! - бросил инвалид быстрому парню в кепке, сменившему девушку.
Он ловко свернул новую цигарку, запалил и повернулся к Авдейке крупным небритым лицом.
- Грустные, брат, дела на фронте.
- Не грустные, - ответил Авдейка. - Мы наступаем.
- Тяжелые, брат, эти наступления. Чужое хапаем, скалятся нам во все зубы. Там теперь солдатика помолотит - подумать страшно. Не видать девчушке своего милого.
- Ты откуда знаешь, дядя? - спросил Авдейка.
- Знаю уж. Да и хитрости большой нет. Видно, погодок ее, у таких всегда погодки. Взяли его недавно. Такие быстро сгорают. Бабочки.
Авдейка отчего-то поверил и заплакал.
- Ну, будет, - сказал инвалид, доставая из клеенчатой сумки обглоданную серую буханку. - Пожуй. Ты, может, и не Катькин, а знаю я тебя.
Они стали ломать тяжелый, липнувший к пальцам хлеб. Инвалид разом заглотил свою долю и стал вылизывать ловкие пальцы в пятнах туши и кольцевых ртутных потертостях. Авдейка смеялся. Инвалид скосил крупный глаз и подмигнул.
- Личное оружие. Содержу в порядке. Да ты посурьезней, хлеб просмеёшь.
Авдейка перестал смеяться, жевал мелко, грел хлеб в руках, нюхал.
- Держи, - сказал инвалид.
Авдейка взял черный, странной формы листок и не сразу понял, что это.
- Не признаешь?
Авдейка узнал себя, сжимавшего черный хлеб у черного рта.
- На память, - сказал инвалид.
Опять засверкали ножницы, вспархивало черное мгновенное чудо человеческих лиц, и падали деньги в шапку. Останавливались военные, девушки, мешочники, остроглазые мальчишки с привокзальных дворов. Иногда что-то не нравилось инвалиду, он резал снова, а неудачные профили отбрасывал. Он устал, все чаще ошибался, и неудачные человеческие лица густо покрывали асфальт.
- Баста! - сказал инвалид.
Он размял пальцы, стряхнул с себя обрезки бумаги и положил ладони на асфальт.
- Ну что, нравится?
- Очень,- сказал Авдейка.
- А мне - нет, - ответил инвалид, укладывая в сумку стопку листков и ножницы.
- Этот вор, - заметил он, поворачивая пальцем сухое лицо в кепке, определенно вор, я его сразу понял. А этот партейный, видать с периферии. - Он показал на внушительный профиль человека в шляпе. - С портфелем подходил, в парусиновом кителе, помнишь? Эти мешочники, а военных и сам видишь. Ну, бывай.
Инвалид резко забросил на плечо клеенчатую сумку и вдел руки в деревяшки, обтянутые потертой кожей.
- Эпоха! - сказал он, округло поведя деревяшкой над густо раскиданными профилями, и, толкнувшись об асфальт, прокатил по ним сверкающими колесами.
Зеркальные следы легли на затушеванные лица. Светило солнце. Шли люди. Авдейка осторожно собрал профили и спрятал их за рубашку. Напоследок он оглядел вокзальную толпу и побрел домой, отчаявшись найти картошечную женщину в косынке горошком. Она затерялась среди других женщин в косынках, как помеченный крестиком дом в сказке про Али-Бабу - одной из тысячи и одной сказки. Затерялась женщина в косынке, затерялся дом, а вот сказка осталась. Это была ночная сказка, но Авдейка узнал ее и теперь, когда в глазах так рябило от солнца, что и город стал неузнаваем. Казалось, изо всех окон одновременно бросили серебряные бумажки от конфет и устойчивые контуры улиц дрогнули. Летучие призраки света наполнили город и исчезли, когда в белом створе ворот Песочного дома замер черный профиль женщины. Она была простоволоса, внезапна и неподвижна.
- Тетя! - воскликнул Авдейка и вцепился в женщину. - Вы мне деньги... Без платка я вас сразу узнал! Я вам картошку...
- Знаю, милый, знаю. Ко мне уже приходил этот ваш парень... ну, что похоронки разносит. Я все отдала, вот те крест. Да я и сама только собралась...
Авдейка не дослушал и понесся в дворницкую, откуда доносился грохот пустых ведер. Через минуту, выброшенный на ступени, он тупо смотрел на бледное лицо Сахана, глядящее из мрака.
- Еще раз про деньги услышу - убью.
И тяжелая, обитая жестью дверь заткнула подвал. Оправившись от падения, Авдейка понял, что произошло, и бросился на дверь с кулаками.
- Открой! - кричал он, сбивая руки о рваную жесть. - Открой! Отдай деньги!
- Гони деньги, Сахан, - отодвинув его и доверительно склонившись к двери, сказал Кащей, за которым сбегал бдительный Сопелка.
Дверь молчала. Авдейка всхлипывал и вылизывал руки, в кровь порванные о жесть.
- Ты меня не первый день знаешь, Сахан, - говорил Кащей. - Отдай деньги. Живее.
Дверь издала подавленный вой и тихо зашуршала.
- Вот они, вот! - закричал любознательный Сопелка, показывая на щель, сквозь которую пролезали сложенные купюры.
Кащей выхватил деньги, пересчитал и спросил:
- Все, Сахан?
От яростного пинка дверь подскочила в петлях.
- Похоже, все. - Кащей протянул Авдейке деньги. - Две сотни. Богатый теперь.
- Это на танк, - ответил Авдейка, стараясь не запачкать деньги кровью.
- Ого! Крепко порвал. Иди домой, залей йодом, или чем там. - Кащей оправил гимнастерку и добавил: - Да, задал Лерка задачку, уже и лесгафтовские на танк промышляют, сам поди и не чешется. Такая житуха. Ну, бывай, Авдей, держи бодрей.
Авдейка забросил деньги за рубашку и заметил движение в высоком цокольном окне. Прильнув к стеклу расплющенным носом и держа ладонь козырьком, глядела на него сверху Оккупантка. Авдейка почувствовал в себе веселую ярость и, не сдержавшись, резко взмахнул руками. Лицо отпрянуло. В стекле отразилось высокое небо и брызги крови' разлетевшиеся по нему птичьим клином.
На парапете сидел Штырь. Выпущенный недавно из колонии, Штырь закатал штанины и устроился отдохнуть, свесив татуированные нога. Авдейка остановился почитать. Левая нога Штыря ставила ряд вопросов: 'За что, начальник?', 'Что нас губит?', 'Куда идти сироте?', 'С кем ты, шалава?', на которые правая отвечала лаконично, главным образом символами.
- Жизнь вошла кучерявая, - сообщил Штырь.
Авдейка согласился, стряхнул набежавшую кровь и побежал заливать руки йодом.
# # #
- Дуй! Да дуй же, черт! - рокотал дед побледневшему Авдейке.
Тот дул, протягивал руки для перевязки, а потом расшевеливал стянутые пальцы.
- Разве это перевязка? - снисходительно вопросил дед. - Я вот, помню, голову одному другу привязывал.
- Как? - переспросил Авдейка.
- Да так, осколком ему шею порвало. Ну, не всю шею - с половину примерно. Вот это была перевязка.
- И... что?
- Да ничего. - Дед отвернулся и засопел. - Умер он. Так бинта не было, рубахой перевязывал.
- Не горюй, дед, - сказал Авдейка и погладил могучее плечо.
Потом вытащил из штанишек рубашку и потряс над своей кроватью. С шуршанием посыпались на белое покрывало деньги и незнакомые лица. Сам Авдейка с куском хлеба у рта прилип к пузу и щекотался. Звякнули стаканы о поднос, Авдейка пихнул деньги под матрас, собрал профили и показал бабусе.
'Расскажи', - попросили ее глаза.
Спрятав за спину перевязанные руки, Авдейка рассказал про инвалида, который делал людей из черной бумаги, делился хлебом и уверял, что знает его.
''...был узнан ими в преломлении хлеба', - вспомнила бабуся. - ...как он был узнан... в преломлении хлеба. В Еммаусе, в шестидесяти стадиях от Иерусалима'. - И, закрыв глаза' просила за внука.
Авдейка вернулся к деду и разложил профили по скатерти.
- Вот это ребята! -воскликнул дед. отобрав военных. - А я тут с кукишами целый день. Множатся, талы, хвосты в руках оставляют - тьфу! А на этих сердце радуется! Ну разве победишь нас с такими ребятами? - Перейдя к штатским профилям, дед нахмурился. - А эти откуда? Похоже, кукиши.
- Оттуда же, с вокзала. Это мешочники.
- А
