это? Да не блатной ли? - спросил дед, тыча пальцем в хищное лицо под кепкой.
- Это вор, - пояснил Авдейка.
Дед отложил вора и пододвинул новый профиль.
- А этот вроде знаком!
- Это партейный, с этой... перепипии.
Дед захохотал.
- Партийный. С периферии. То-то, смотрю, знаком будто.
Дед повернул черную бумажку, словно хотел увидеть анфас.
- Его-то лично навряд ли знаю. Вот что с той войны - точно. Мало осталось нас - поколения-то, - вот и похожи издаля. Жив мужик. Ишь ты, каким чертом. В шляпе!
Дед улыбался, разглаживая профиль в шляпе, но увидал Авдейку с куском хлеба у рта и уже не отрывался от него. Потом спрятал Авдейкин профиль в солдатскую книжку и уложил в нагрудный карман.
- Это - мне. А теперь гайда на кухню, картошки есть, мать оставила.
- Я не буду, - сказал Авдейка.
- Как это?
- Я с инвалидом хлеб ел. И вообще, картошку больше есть не буду. Никогда, - ответил Авдейка и убежал, оставив деда в сомнении.
# # #
На заднем дворе сидели Сопелки, застенчиво наблюдавшие за Болонкой, который копал землю ржавой железкой и всхлипывал. Сопелки посмотрели на Авдейкины бинты, но из гордости ничего не спросили.
- Болонку мы уже побили, - сообщил каверзный Сопелка.
- Да, с него хватит, - подтвердили остальные Сопелки.
- Я не собираюсь его бить, - объяснил Авдейка. - А вы-то его за что?
- За жадность. Он, видишь, от нас черта закопал, а теперь забыл где. Весь двор уже изрыл.
- Скоро вглубь пойдет и в Америке выйдет. Там этих чертей поди завались, предположил умудренный Сопелка.
Авдейка подошел к Болонке, склонившемуся над очередной ямкой в безутешной скорби.
- Хочешь, Сопелок побьем?
Болонка отрицательно помотал головой и заплакал.
- Ты чего?
- Я знаю, - объявил любознательный Сопелка. - Он Сахану нож проиграл, я видел.
- Которым пальцы резали? - воскликнул Авдейка.
- Тот... - ответил Болонка сквозь всхлипывания. - Я его на танк хотел... за деньги продать... За пятьдесят рублей. А Сахан говорит - хочешь сто? Ну я и захотел... Только в ножички, говорит, разыграем...
- Жадность фрайера сгубила, - заметил любознательный Сопелка. - А хороший был нож?
- Из этого... которое почти золото. Фрукты резать.
- Из серебра, - решил умудренный Сопелка.
- Ты ведь говорил, у вас полно таких ножей, - вспомнил Авдейка.
- Говорил... А он все равно один. Другие в Сибири остались.
- Я бы тебе штык отдал, - сказал Авдейка, - но он не мой теперь.
- Я знаю, что делать, - решил Сопелка-игрок, обращаясь к братьям. Поставим битку против ножа - и отыграем у Сахана.
- Только битку проиграешь, - заметил Сопелка-скептик.
- Играй, - решил главный Сопелка. - Так ты. Болонка, черта можешь не искать.
- Разве его найдешь? - Болонка облегченно икнул и отбросил железку. - Я и копаю только для виду.
- Бабочка, атас! - заорал, врываясь на задний двор, изгнанный Сопелка. Тебя Ибрагим заложил!
- Как заложил? - спросил Авдейка и почувствовал тревогу в верхней части живота.
- Твоя мать со смены шла, увидела, что картошка подергана, и к Ибрагиму. За что, кричит, мы вам по полведра картошки даем? Так-то вы сторожите?
- А что Ибрагим?
- Чужой, говорит, не приходил, свой мальчик копал. Это ты - свой мальчик. - Сопелка хмыкнул.
- Бежал бы ты отсюда. Бабочка, - посоветовал умудренный Сопелка.
- Куда? - безнадежно спросил Авдейка.
Сопелки переглянулись, сблизились заговорчески вспыхнувшими головами и отошли в сторону.
- Вы что, Сопелки?
- Думаем. У нас-то картошка не здесь, а в Покровском-Стрешневе, нам Ибрагим не помеха. Вот и думаем.
Болонка присел и беззвучно зарыдал.
- Что еще? - спросил Авдейка и опустился рядом.
- Оккупантка правду говорила, нас папа бросил, - сообщил Болонка. - Давай ограбим Ибрагима!
Авдейка отошел, опустив голову. Позади него верещал Болонка, честно задыхаясь от слез. Авдейка тяжело вздохнул и увидел перед собой маму-Машеньку. Она молча подошла к нему, схватила за воротник и поволокла от свалки. Сопелки красновато поежились. Авдейка спотыкался и никак не попадал на ноги. Будь кто чужой, хоть Ибрагим, вывернулся бы - вон камней сколько - хватай и по ноге, небось выпустит. Но ведь мама. Позвала бы, и сам пошел. Мелькнула карусель, мимо которой тащила его мама-Машенька. Авдейка потянулся ухватиться за нее, но не стал. А ведь крутилась когда-то карусель, отступал вращающийся двор, и только одна мама была рядом. Давно, до войны, когда она любила его.
Потом Авдейка стоял в комнате у стены и сухо смотрел на Машеньку, которая допрашивала его.
- Продал. - Триста пятьдесят. - Нужны. - Не скажу. - Не дам. - Не дам. Не дам.
Машенька нашла его ожесточенный взгляд и почувствовала слабость в груди. Она притворно задохнулась от возмущения и, скрывая страх, опустилась в кресло.
- Так вот почему он картошку не ест! Молодец, Авдей, - сказал дед, широко ухмыляясь.
- Это все вы! - обрушилась на деда Машенька. - Это ваше воспитание. Раньше он не воровал картошку и деньги не прятал.
Дед стесненно задышал. Авдейка заслонил его и ответил маме-Машеньке:
- Дед не знал ничего.
Машенька отыскала взгляд бабуси, надеясь встретить ответное возмущение, но то, что стояло в устремленных на нее глазах, заставило ее броситься из комнаты с незнакомым базарным воплем. Авдейка забрался в постель, незаметно вытащил деньги из-под матраса и спрятал в носок. Дед сопел и угрожающе наливался кровью.
- Ты не волнуйся, дед. А то лопнешь опять и кровь пойдет, - сказал Авдейка.
Он забрался в постель и заткнул уши, стараясь забыть Болонкино верещание.
# # #
Машеньки слышно не было. Она сидела у Глаши, закусив косынку, и думала об Авдейке. Мальчик рос устрашающе быстро, становился ей не но рукам и внушал страх жесткой неуступчивостью, которая всеща отталкивала ее в людях. Она любила Дмитрия потому, что все в нем нуждалось в ее защите и разом погибло без нее. А Авдейка уже сейчас в ней не нуждался. Та нить, которая привязывала его к ней, оборвалась вместе с пуповиной. Или чуть позже. Но давно уже оборвалась...
- Мне не картошки жаль, Глаша, - говорила Машенька. - За Авдейку боюсь, не каждый день и вижу его. Ведь бандитом вырастет, по лагерям изведут.
- Эка, хватила! Да где они теперь, бандиты? Вот Кащеи были, да перевелись, один пацан остался. А даже и жаль, уж больно уважительные были мужчины. И провожали когда - без баловства, ножкой шаркали. Да и виду солидного, всеща в шрамах и при сапогах начищенных. Вот бабы у них, скажу тебе, были нехорошие. Помню одну:
форсу напустила, а у самой каблук отломался, идет-переваливается: рупь-пятьдесят, рупь-пятьдесят. Никакого в них дородства не было, гонор один да визг.
- Бог с ними, Глаша, - остановила ее Машенька. - Налей лучше выпить.
Глаша засуетилась, достала бутылку, заткнутую бумажной пробкой, две картошины, невесть откуда взявшийся соленый огурец и налила Машеньке полстакана. Все это она проделала с той щедрой услужливостью, с какой русский человек заботится о чужой выпивке.
- Не в меня Авдейка пошел, - сказала Машенька. - И не в Дмитрия. Уж не в деда ли этого бешеного?
- А и неплохо. Хоть куда мужик, даром что битый!
- Типун тебе!
- Да ты выпей, Машенька-мама.
Машенька выпила и благодарно улыбнулась.
- Полегчало? - спросила Глаша. - И чего ты себя мучаешь? Баба молодая, хоть куда, мужики поди слюни пускают. А ты - в слезы. Было бы чего. Парни всегда от рук отбиваются, а теперь и подавно - война.
- Волчонком растет, Глаша, смотрит страшно, и глаза темные. Родился голубые были.
- На то и мужик, чтоб волком смотреть. Здоровее вырастет. А что, хорошо с оболтусом сюсюкать? Тьфу! Есть же. Парень - на бабу впору, а мамаша его с ложечки кормит. Что из такого вырастет?
Машенька молчала, мелко покусывала огурец, забывалась в разошедшемся по телу колыбельном тепле водки. Она прикрыла веки, откинулась на подушку, выгнулась, полная сладостной тоски по тяжести, которой остался Авдейка в памяти тела.
- Вот ты какая! - говорила Глаша, любовно осматривая ее. - Завидую тебе, Машенька. И такое добро без дела пропадает! Ты, может, принца какого ждешь? Плюнь, Машенька, одного любить - хуже нет. Не ответит он - я бейся об него, как муха об окошко. Нарожала бы десяток, поди некогда было бы ерундой маяться.
Машенька взглянула на нее и встретила такую простодушную и требовательную зависть к бесполезно пустующей самке, что смутилась и оправила подол.
- Надо Николая попросить путевку для Авдейки. В санаторий детский. Он обещал.
- Этого спекулянта? Что, других мужиков нету? В коридоре возмущенно скрипнули половицы.
- И на что ему санаторий? В школу скоро пойдет, образумится.
Машенька перебрала пластинки, которые подарила Глаше после того, как продала свой патефон, но ничего не выбрала. Водка разморила ее, глаза слипались, и нестройные мысли роились в одурманенной голове. 'Жизнь их всегда отнимает, просто в войну - быстрее. Это так, Глаша права. И я - одна. С Дмитрием была связь, а с сыном рвется. Но Дмитрий за отцом рос, вот и не вырос, а Авдейка - за кем? За ним тыла нет, ему себя с детства строить надо. Ровесники его из войны растут, из нищеты и жестокости. Станет Авдейка им чужим - не простят. Пусть уж сам среди них место ищет. Он найдет, да только страшно, каким станет. Не успел родиться - волчонком косится. Они все теперь взрослеют с колыбели. Что же, так и выходит, как у волков? Выкормила - и все, чужой?'
- Глаша, я у тебя
