замеченный и ко всему равнодушный.
# # #
Неуловимая пелена окутала Леркино сознание, когда, прижав дуло к виску, он нажал на курок - и курок щелкнул.
Он снова нажал - и снова щелкнуло. Лерка не верил, нажимал и нажимал, до боли давя дулом на висок, - и внутри пистолета ворочалось, как крыса в пустом ящике. Шестая пуля исчезла, пистолет не стрелял. Лерка ощутил во рту привкус крови и бросил пистолет на стол.
В дверях кабинета стояла мать. Лерка пытался подняться из кресла, но тело не слушалось его. Он уперся в подлокотники, отчаянным усилием поднял себя на ноги и, пошатываясь, подошел к двери. Мать держалась за косяк и молчала.
Привычная беззаботность упала с ее лица, как маска, и Лерка словно впервые увидел ее. Она была мала в росте, суха, уязвима и исполнена целомудренного увядания. Лерка понял, как давно и безнадежно забыта она отцом, понял ее одиночество и беспомощность.
'Мама', - хотел сказать Лерка, но язык не послушался, он громко замычал, но мать, оглохшая от тревоги, не услышала его. Лерка махнул рукой, учась каждому шагу дошел до своей кровати и рухнул в нее со всего роста.
Более чем на сутки он выпал из жизни, а очнувшись, увидел закатное солнце, взял бинокль, черта в стеклянной трубочке и вышел из дома. На заднем дворе он нашел ребят, но как бы не понимал, зачем он здесь, не интересовался происходящим и молча стоял в отдалении, пока его не окликнули.
# # #
- Лерка! - окликнул Авдейка. - Лерка пришел!
Тогда Лерка прошел в центр круга.
- Бинокль. Трофейный. Дорогой, наверное. - И Лерка опустил бинокль на осевшую груду денег.
Сопелка-секретарь произнес, преодолевая тишину:
- Мы деньги собираем. Только деньги. Что мы будем с биноклем делать?
- Договорились, деньги, - обиженно заявил Болонка.
- Деньги, деньги, - затарахтели Сопелки.
- Бинокль ценный. Вещь, падлой быть, вещь, - возразил с места Сахан.
- Голосуем! - решил Сопелка- секретарь. - Кто за то, чтобы принять бинокль, поднимите руки.
Руки за Леркин бинокль подняли двое - Сахан и Авдейка. Против подняли все, только Болонка воздержался, потому что Авдейка пнул его локтем под ребра.
- Забирай свой бинокль, - сказал Сопелка-секретарь. - Не нужен.
Лерка взял бинокль, шагнул в сторону, но вспомнил о чем-то, остановился и снова забыл, а потом нашарил в кармане куртки пробирку с чертом и протянул Авдейке:
- Будешь брать?
Авдейка ловил на себе испытующие взгляды и очень не хотел черта, но заставил себя подняться. Он взял стеклянную трубочку, поднял на Лерку глаза и словно ударился обо что-то.
# # #
Лерка ощутил толчок и пошел со двора, косо вздергивая плечо с висевшим на нем биноклем. Этот толчок обозначил преграду, возникшую в его сознании после неудавшегося самоубийства. Она не имела подобия в предметном мире, но Лерка вообразил ее толстым стеклом, неряшливо замазанным черной краской, - и она стала стеклом, непроглядной преградой тому, что накопилось в нем и ожидало совершения.
Лерка вышел из Песочного дома, пересек аллейку и, минуя чужие дворы, улицы и переулки, углубился в город. Он двигался все поспешнее, все острее выставляя вперед плечо, и утратил в своем бесконтрольном пути представление о пространстве, перешел в иную, высвобожденную из реальности сферу бытия. Его сознание само стало сферой неразрешимого столкновения, делавшего Лерку почти невменяемым. Он был втянут в безжалостную битву призраков и, напрягая мозг клокочущий сгусток творения, - старался найти правила, реальные предпосылки нереального противоборства. Болезненное напряжение сдавливало Лерку, он понял: 'Стекло, черное крашеное стекло - слепота, стекло слепоты'. Присев от боли, он сдернул с плеча ремень и, раскрутив бинокль над головой, вбил его в стену. Линзы взорвались, облаками пара ударили из сплющенных трубок. На мгновение стеклянная пыль заволокла сознание и боль утихла. Лерка слепо шагнул вперед, но облако рассеялось - и глухое стекло вновь стало перед ним. Тоща Лерка уложил в руку сплющенный бинокль и швырнул его в упор. Бинокль исчез в застекленной витрине, проломив ее, как кромку темного льда.
Лерка услышал выстрел. 'Шестой, - мелькнула мысль. - Наконец-то, шестой!' - ив сокрушенную преграду хлынул поток звуков, могучие массы хора и оркестра.
Смещенное пространство воображения приняло в себя террасы звуков, точных в ритмическом членении - намеке на форму в первородном хаосе. Определяясь в соотнесении темпов, звуки поднимались с готической легкостью.
Круг бытия разомкнулся, и от простершейся свободы у Лерки ломило грудь возле разбитой витрины, в окружении возмущенной, матерящейся толпы.
# # #
В кругу ребят, покинутых Леркой, долго стояло молчаливое недоумение. Недоумением Авдейки была боль от удара обо что-то застывшее в Лерке, недоумением Сахана - подозрение, недоумением Кащея - раздражение Леркиной несостоятельностью, недоумением Болонки - возмущение, и только недоумением Сопелок было собственно недоумение.
- Не наступи на деньги, - предостерег Авдейку Сопелка-секретарь. Следующий!
Подходили недавние стриженые эвакуашки с мелочью, сэкономленной в распределителях, и Сопелки, тащившие охапками триста шестьдесят три рубля шестьдесят три копейки.
- Все! - объявил Сопелка-секретарь и подвел черту.
Пожертвования лесгафтовских и песочных ребят составили двадцать семь тысяч восемьсот восемьдесят два рубля без семи копеек.
По настоянию Сахана деньги и список пожертвователей с точным указанием сумм решили передать в домоуправление для отправки.
- Домоуправ-то ваш - жулик, - сказал лесгафтовский.
- Жулик, - согласился Сопелка-секретарь. - Но мы все по форме составили. И расписку возьмем.
Распахнулась дверь в домоуправление, мелькнула белая стрела, указывающая спуск в бомбоубежище, и делегация исчезла в недрах пиводеловского бункера.
Ожидая возвращения посланников, дети рассыпались по двору. На насыпи вырос небольшой парк постриженных Сопелок, в углу двора стояли лесгафтовские, державшиеся с достоинством чужаков, а Болонка с Авдейкой устроились на парапете. Двое эвакуашек учились читать, водя пальцем по татуированным ногам Штыря. Тот щурился на солнце.
Авдейка вытащил из-под рубашки пробирку с чертом, упиравшуюся в живот, и хватил ею об угол парапета. Пробирка брызнула и исчезла. Болонка ахнул, но смолчал.
Дверь домоуправления раскрылась торжественно, как в сказке, из нее показались выборные с распиской, имевшие подавленный и смущенный вид. Каверзный Сопелка указал в подвал и покрутил пальцем у виска.
- Говорил, что жулик, - сказал лесгафтовский. - Видели теперь, как деньги к нему липнут?
- Как липнут? Как? - закричали Сопелки.
- Еремеев, - громко и равнодушно произнес Сахан. - Пришел за кем-то.
'Не меня ли ждет? - думал Кащей, давно заметивший Еремеева возле своего подъезда. - Принесла его нелегкая. Или не ко мне? А не ко мне, так не торчал бы в дверях. Да больше и не к кому. Только его и не хватало'.
Теперь все уставились на Еремеева, сосредоточенно и неотвратимо ожидавшего кого-то. Стало тихо.
Кащей вздохнул, поправил бумазейную кофту старшего брата, в подкладке которой скрывалась бутылка, и отделился от застывшей толпы.
# # #
У подъезда он откашлялся и спросил, понизив голос:
- Чего пришел, начальник?
- Да так... - Еремеев неожиданно замялся. - Я, если что, пойду...
- Не пойму я тебя.
- Да отец твой, Иван, того...
Кащей повел плечами и оскалился.
- Знаю. С утра Михей доложил. Теперь ты вот. Какая, выходит, птица, отец- то, - весь клоповник расшевелил. Боялись поди, что живьем вернется?
- Ты брось ёрничать, салага, - ответил Еремеев, озлобясь. - Погиб твой отец. Иди к матери теперь, там она, дома. А у меня дела...
Еремеев отвернулся и оправил портупею. Кащей вдруг растерялся, забежал вперед и едва за руки не схватил участкового.
- Начальник... старлей, ты погоди. Давай уж того - вместе, а? Какой- никакой отец был, а ей - муж. Как я к ней один? Уважь, начальник. Я вот и бутылку взял - помянуть. А? Ведь последний он, братьев раньше, сам знаешь. Не осталось у ней никого.
- Скоро не останется, - поправил участковый. - Если за ум не возьмешься.
- Как? - Кащей насторожился. - Ты это про что, начальник?
- Ладно, после разберемся. Идем, коли приглашаешь.
Распахнув подъездную дверь, Кащей придавил ее ногой и посмотрел на Еремеева, Тот понял и прошел первым. Дверь захлопнулась, и пылающий любопытством Сопелка помчался в обход дома.
- Будто вымерли, - сказал Еремеев, шагая мрачным коридором, утопленным в глубине дома.
- От тебя попрятались, - пояснил Кащей.
Перед своей дверью он остановился, прислушался - тихо. 'Хоть крестись, подумал. - Хоть крестись'.
- Не испугаю? - прошептал Еремеев.
- Пуганая. Не таких видела, - ответил Кащей и пинком растворил дверь.
Открылась сумеречная комната с огромным незастеленным столом мореного дуба, изрезанным ножами и стеклами. За торцом стола спиной к двери сидела женщина, перед ней стояла пустая бутылка, наполовину залитый стакан и, резко выделявшаяся на черном, груда белого меха.
- Мать... - начал Кащей и осекся, разглядев обращенную к матери оскаленную звериную морду. - Ты что, мать?
Женщина обернулась на голос. Распущенные волосы ее лежали на плечах, на белой блузке, открывавшей шею, и Кащей, который привык видеть ее всегда в черном, всегда склоненной над столом или мусором, всегда в терпеливом ожидании, в тишине и скорби, едва признал в этой женщине мать.
- Мужика свово пропиваю, - объяснила мать. - С утрева
