новинку изменчивой моды — и снова повернулся к Пану, который с любопытством продолжал изучать остров. Этот зеленый конус напоминал что-то мучительно знакомое, но что именно?..
— Согласно самой последней лоции Эгейского моря этот каменный прыщ именуется весьма величественно и совершенно непроизносимо — дай бог силы! ОНРОГКГА 989681, что в переводе на нормальный язык: 'Отдельный надводный риф островной группы Киклады Греческого Архипелага'. А шестизначная цифра означает не что иное, как порядковый номер этого самого ОНРОГКГА среди подобных ему чудес природы. На месте нашего уважаемого лоцмана я бы выбирал стоянки посимпатичней. Тем более что пришвартоваться к этому чуду нет никакой возможности — он круглый, как медуза.
— Действительно, круглый, — задумчиво пробормотал Пан, последний раз оглядывая островок, и шагнул к Нине:
— Ну что Уисс? Передавал он еще что-нибудь?
— Вот последняя запись, Иван Сергеевич.
Нина и Пан наклонились над контрольным окном видеомагнитофона. Послышались свисты, то похожие на обрывки странных мелодий, то режущие слух диссонансами. По лицам профессора и его ассистентки заскользили разноцветные тени. Гоша тоже уставился в окошко, все трое о чем-то говорили вполголоса, но о чем, понять Карагодскому было трудно, а расспрашивать не хотелось, хотя и было любопытно. Поэтому академик, прислонившись спиной к стене и упираясь обеими руками в трость, разглядывал операторскую.
Академик заходил сюда три недели назад и остался весьма доволен скромным изяществом и своеобразным уютом лаборатории: здесь поблескивали никелем и пластиком новенькие пульты, с мягким щелчком вставали из них выдвижные полуовалы экранов, динамические кресла услужливо повторяли любую позу человека, ворсистый пол таил в себе озеро благоговейной тишины. И ничего лишнего, отвлекающего, раздражающего. Все для вдумчивой, усидчивой работы, исключающей всякую лишнюю трату времени и энергии.
Но сейчас центральная лаборатория трещала по швам — в буквальном и в переносном смысле. Скрытая проводка безжалостно выворочена из стен, а рваные раны в пластике никто, видимо, заделывать не собирается. Внутренности пультов разворочены — латунные щитки кучей валяются под ногами. Разноцветная паутина кабелей либо висит над головой на каких-то самодельных прищепках, либо путается под ногами, делая небезопасным передвижение по площадке. Чудесные кресла запихали в угол, взгромоздив друг на друга, а вместо них появились допотопные стульчики. Лишь одно кресло осталось — на самом носу, чуть ли не над водой — но и его буйная фантазия электроника превратила во что-то среднее между электрическим стулом и высокочастотным душем. Никакого доверия это таинственное сиденье с параболой антенны на спинке не вызывало.
Тощие ноги виновника погрома — кто мог им быть, кроме трижды безответственного аспиранта Толи, — торчали из многотембрового электрооргана: тройной ряд клавиш указывал на родство этого инженерно-самодеятельного монстра с тоскующим чудом древних католических соборов.
Хорошо. Просто еще одна деталь. Мелкая — но деталь.
Без разрешения Пана Толя не посмел бы так распоясаться. Академия дала Пану ультрасовременную плавучую базу, и вот что может сделать с ней безоглядная безответственность. О какой чистоте эксперимента может идти речь в таком хаосе? Явное надувательство, попытка втереть очки. Но Карагодскому…
Академик в третий раз поправил очки. Они ему мешали.
— Готово!
Толины ноги беспомощно заскреблись по полу, зацепились за стойку винтового стула, судорожно согнулись, и Толя, в одних плавках и в белом распахнутом халате, накинутом прямо на мускулистое смуглое тело, возник перед Карагодским.
— А, это вы? Привет! Пришли пощупать наше хозяйство? Давайте, давайте! Давно пора было. Пан с Ниночкой тут такую чертовщину крутят, что ахнешь. Даже меня в пот вогнали. Но вы смотрите Пана не обижайте! Он — бог. В своем деле, конечно…
Решив, что разговора 'для вежливости' с Карагодского вполне хватит — и он был очень недалек от истины, потому что академик позеленел — Толя прикрикнул на троицу, склонившуюся над видеомагнитофоном:
— Эй, орлы! Хватит баланду травить! Моя система готова к переговорам на высшем интеллектуальном уровне! Начали, что ли?
И поскольку Пан, Нина и Гоша не обратили на него никакого внимания, он взял на клавишах несколько пронзительно высоких звуков, от которых мгновенно заложило уши:
— У-и-сс!
И тотчас же словно ответило далекое эхо — такой же аккорд, слегка погашенный расстоянием, донесся из-за острова.
А двумя минутами позже справа по борту из голубой кипени бесшумно вырос трехметровый зеленовато-коричневый столб. Карагодский за последние дни немало наслушался и начитался о поразительной ловкости дельфинов, но это было сверх разумения — гигант, весящий в воздухе не меньше тонны, без видимых усилий стоял на хвосте, погруженном в воду, словно для него не существовало законов физики.
По очереди глянули на академика два озорных глаза, скользнули по лаборатории и снова остановились на нем, разглядывая. На самом дне их царила такая нечеловеческая, спокойная сила, такое пронзительное понимание, что Карагодскому невольно захотелось отвернуться.
— Уисс, миленький, рыбки! Белужатинки, а?
Гоша перегнулся через фальшборт, молитвенно протягивая Уиссу перевернутую капитанскую фуражку. Уисс открыл клювообразный рот и скрипуче захохотал, вибрируя напрягшимся телом.
— Гоша, сколько у вас было в школе по географии? Вы же знаете, что в Эгейском море белуги нет.
— В Греции все есть, Ниночка, — убежденно ответил Гоша и снова обратился к дельфину. — Белуга! Уисс, а? Как наяву ее вижу, жареную…
И Гоша даже глаза закрыл — так живо она ему представилась.
Дельфин исчез внезапно, как и появился, а Нина всерьез напустилась на капитана:
— Вечно вы, Гоша, нарушаете программу! Вы же вчера обещали прекратить, а сегодня — снова. Вдобавок — при Вениамине Лазаревиче, а ему, быть может, некогда…
Гоша виновато оправдывался: 'Так я же не думал, что он уйдет. Я шутки ради… Откуда здесь белуга?' Нина несколько раз повторила на электрооргане свистящий призыв, но Уисс не появился, и, вконец расстроенный, Гоша замолчал, потихоньку отступая к двери.
Пан уже в одиночестве гонял видеозапись и не замечал ничего вокруг.
Стоять в углу и ждать неизвестно чего было как-то не очень солидно, и академик хотел было подойти к Пану без приглашения, но в это время раздался сильный всплеск, и что-то большое и серебристое пролетело и глухо шмякнулось на пол.
— Нина… Белуга! Честное слово, белуга! Молоденькая! Крошка!
'Крошка' почти метровой длины яростно билась в цепких Гошиных руках, разевала зубастый полулунный рот и отчаянно раздувала жабры.
— Что случилось? — поднял наконец голову Пан.
— Уисс принес белугу! Ну и ну! Артист… Спасибо, старик! Мы ее сейчас того… в камбуз!
И Гоша исчез, плечом захлопнув за собой дверь.
— Вот заполоха, — одобрительно ухмыльнулся Толя. — Так, Иван Сергеевич, у меня все на мази. Можно крутить!
— Ладно, Толя, спасибо. Сейчас начнем.
Пан подошел к борту и ласково кивнул Уиссу, который на этот раз неподвижно и невесомо парил на волне.
— Сейчас начнем, Уисс… Надавал загадок — сам их и разгадывай. Так-то… Ну что ж, Нина, давайте начинать! А вы, Вениамин Лазаревич, сюда поближе, на этот вот стульчик.
Над пультами раскрылись веера экранов. Карагодский и Пан уселись около двух центральных,
