(волосяной и не было на поселке
- хитрые твари: что толку заводиться, если персонажа бреют чуть не каждый месяц?
Бельевая - это да, на чужую шконку присядешь - не оберешься потом), внутри зудение. Мозг все какие-то иксы вычисляет. Никто не плотит за это - так он на общественных началах, деятель неуемный. Потому особо люблю минуты, когда хмурый смысл отлучится ненадолго - и сердце шалит, захлебывается от радостной бесцельности существования... А лучше бы - вовсе не заводился. Как бы наладиться потверже - чтоб ничего впереди, никакой перспективы? Не дано, увы. Все равно конец срока маячит - вот и ждешь, дни считаешь. А потом оказывается: дни, которые зачеркивал с таким кайфом, - и были самые благодатные. Ну, зато теперь занятие - реставрировать, крестики стирать.
26 августа справил я день рождения. Игорек мне боты подарил, а Гарик, в Красновишерск на днях катавшийся, вышустрил там где-то рекламный плакат фильма 'Хорошо сидим!' (Да, шел такой фильм, только третьим экраном почему-то - в Питере не показывали.) Три ханурика изображены в крокодильской манере и поверх - название. Я прикнопил над шконкой - весь барак на экскурсию пришел. На следующий день Донос оторвал, конечно.
Эх, потому и ждешь звонка - ради этих картин лелеемых: трясет меня с утра, гаденыш, шизняком грозит - медленно, сонно одеяло приподнимаю (надеюсь, не подведет фитюлька, напружена будет, как обычно): 'Поцелуй тогда встану'. И жестом - куда поцеловать, если не поймет сразу.
Не сбылось, не хочу выдумывать. Не Донос дежурил в день моего освобождения, да и, честно сказать, последние недели даже он меня не будил.
А 27 августа - потому и запомнил, что после дня рождения сразу - нашли Юрка Воронина. Вернее, сам нашелся: всплыл и прибился к бережку, где-то за Арефой, вниз по Вишере.
По наколкам идентифицировали, лица там не было практически - снесено дробью в упор. После формальностей этапники закопали на серебрянском погосте - хорошее, кстати, место: березки, тихо, сухо.
Повязали по этому делу Володьку Ленусиного. До нас дошло, что и не отпирался парень, вроде как ждал только случая признать вину. Самому сдаваться глупо, конечно, но и жить с этим - тяжело, понимаю.
Володька! Если б знал я заранее, что так обернется - я б тебя главным героем сделал. Теперь-то поздно уже, не с начала же начинать.
Впрочем, поскольку я не в курсе, по пьяне ты пальнул или в трезвом уме - слегка тускнеет мой интерес. (Если по пьяне - то совсем не интересно.) Но вот с кем ты трупешник в Вишеру сплавлял - за это бы дорого дал, чтоб выяснить. Одному неподсильно, без транспорта не обошлось. Собянин, что ли, посодействовал? А Ленуся? Она-то как здесь, каким боком? Кроме Володьки, никого даже на допросы почти не дергали. Так, по разу Ленусю да соседей - это мне потом Серега Перчаткин рассказывал, когда я к нему зашел после откидки. Странно немного - убийство все-таки, хоть и зэка. Значит, по Володькиной версии - без подельников, без свидетелей, всех отмазал. Ну, и молодец. Семеру на уши повесили - убийство на почве ревности, легкая статья, по одной трети на химию идет. Не то что моя ни амнистий, ни льгот, кроме поселка. Надо, ребята, сначала кодекс изучать, потом за дело браться. А то вот задним умом только и крепчаем. Правда, двухстволки у меня все равно под рукой не было. Теперь имею, после бати осталась, зато жены нет и хахалей, соответственно, - не в кого стрельнуть. Ну, еще не вечер, пусть лежит пока на антресолях, дозревает.
В начале сентября Гарика перевели на Сыпучи - другое поселение, поглуше, километров сорок от нас. Письмишко от него получил вскоре - хвалил очень сыпучевский лес, такие дубаны, дескать, в Серебрянке и не снились.
'А угадай, кто тут замполитом? - Наш - помнишь, который зимой сбежал. И Котря с ним, только не работает нигде, дома сидит. Вообще тут скучнее, Ленчик, баб нет почти, один магазин всего, но продавщица уже под седлом, не пристроишься. Зато бухалом торгует - почти открыто, крутой бизнес. (Мне это письмо ребята передали, так бы Гарик не пустился в подробности - цензуруют же нашу корреспонденцию.) Режимник хотел с обыском к ней она на всю деревню его жене орала: 'Пусть придет только, я ему в фуражку столько насру - не утащит!' Душевная женщина, жаль, покороче не сойтись', - в таком духе страницы три. Гарик ведь и там мастером, времени навалом, а уши свободные еще не нашел, как я понял. Потом были три-четыре весточки, но посуше - потому что по почте.
Вдвоем нам непривычно, скучновато с Игорьком семействовать - взяли мы третьего, Славика. Мой ровесник, из Ростова, веселый парень, здоровенный казачина, а главное - два раза успел до тюрьмы жениться, и обе жены к нему теперь приезжали поочередно. Славик-то им хитроумный график составил - чтоб не столкнулись, но хозяин выдал: рассказал второй о первой. И все увещевал многоженца: нельзя, мол, пора определиться. Славик кивал усиленно, но письма с поцелуями продолжал слать обеим. Так с ними и надо, между прочим, - женщины только в полигамии свое место осознают. А как признаешься: ты у меня одна - всё, на голову садятся.
Погорячился Владимир с выбором религии - к мусульманству получше стоило присмотреться. 'Руси, - говорит, - веселие есть пити', - так оттого и пьем, что эти на голове сидят. Тысячу лет уже за Красное Солнышко расхлебываем.
XXXIX
Иногда самого себя спрашиваю: ты это в шутку или всерьез? И, подумав, отвечаю по-еврейски - вопросом на вопрос: а вся жизнь - в шутку или всерьез? Для серьезности - слишком много игры, для игры - слишком много серьезности. (Это один дядька знаменитый так про шахматы сказал.) Но жизнь - такой и должна быть.
Какой же серьез, если столько вещей выше разумения - а ему одному серьез и нужен, но и какая ж игра, если правил мы не знаем и своих не установишь.
Вот - без абстракций: даже Уголовный кодекс не нами составлен. И это бы ладно, но и такой-то - никто не читал толком. В школьные хрестоматии надо включить, как завершение программы. А сзади на обложке курсивом пустить - из Экклезиаста: 'Что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг - конца не будет, и много читать - утомительно для тела'.
Экклезиаст вот почему вспомнился: остался мне ровно год до звонка, такой же круглый, катящийся - как и предыдущий. Осень - зима - весна лето - осень (в октябре освобождаюсь). Это и навевает соблазн циклизма: 'что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Род проходит и род приходит, а земля пребывает вовеки'.
Так хорошо, покойно, гладко, кругло - хочется забыть, что 2000 лет назад - кольцо разорвано. Нет больше повторяемости рода, и Земля не навеки, появилось другое средоточие: Лицо, неповторимое и вечное.
Но мы едва тянем, не в жилу. Вот это наше с Гариком - свинок выращивать - в самой глубине - от желания избыть непосильное. Но не дано - обратно, к роду, к земле, не уйти нынче в крестьяне, не надо себя обманывать. Потому что их нет, некуда уходить, не в чем растворяться. В этой стране одни пролетарии остались - чума ХХ века. Те, то есть, кто из рода не вверх, а вниз выпал, и в школе кому втолковали (всеобщее же, обязательное): Земля исчезнет, все относительно. Жизнь
- одноразового использования: кольнулся - и в отключку.
Когда мне совсем невмоготу от пролетариев делается - я их на войне представляю:
Гешу, например, пулеметчиком, Ваньку - танкистом. Помогает! Дойдем до Берлина, никаких сомнений. Только потом ведь обратно, на круги своя...
Ничего, где чума - там и пир. Залог бессмертья. Но я все же предпочитаю поэтов:
может, душу твою и погубят - но кирзачом по почкам не настучат.
Нет, это не мне - это с нижнескладскими Ванька сцепился, в зоне уже, вечером. Он моим грифелем приемщицким на торцах написал: 'Привет, аборигены!' - а те отказались воз разделывать. (Вывозка в тот же день была.) Обиделись, решили почему-то, что 'аборигены' - это масть, вроде гребней. И после поверки - слово за слово - пошло хлесталово. Потом избитый Ванька хохотал на крылечке барака - когда я спрашивал, отчего он их ко мне не послал, за лексической справкой.
- Нет-нет, не вздумай им объяснять, пусть аборигенами ходят, мудаки.
И весь следующий день в отличном настроении был - как освежился, пинков схлопотав. С утра, до заезда в пасеку, приставал ко мне: какие я помню куплеты из 'Славное море, священный Байкал'. Я, кроме первого, другие только наполовину смог выудить, по две строчки в каждом - канули, как ни напрягался.
- Ты напиши, что вспомнил, остальное я и сам сложу, если что.
- Зачем тебе?
