кривую? Ну тогда!.. И я начал, четко читать про себя стихи, отчеканивая ритмично:
Пом-нят ли там о пе-чаль-ном зат-вор-ни-ке,
Или по-ра за-бы-вать?
Читал и читал подряд все свои стихи, написанные за эти полгода во владимирских тюрьмах. Исчерпав их, взялся за Тютчева. Читал, налегая на ритмику. Представляю, какая пляска поднялась у них на экране!
Прибежала сестра.
- Вы что, бровями двигаете?
- Да нет, что вы, лежу как лист.
- Спокойно, спокойно. Расслабьтесь совсем.
Поправила завязочки, ушла. И снова читал я стихи, посылая по проводам дактили и хореи.
На этот раз пришла врач. Тоже попросила расслабиться. Дала в правую руку какую-то втулку с кнопкой и попросила нажимать ее каждый раз, когда вспыхнет свет. Опять был мрак, стихи. Вдруг слева над головой вспыхнула красная лампочка за рифленым стеклышком. Я нажал кнопку. Ну и так далее, через разные промежутки времени лампочка загоралась, видимо, определялась скорость моей реакции. Тут я не халтурил, хотя стихи читал по-прежнему.
Затем стали подключать звук - негромкий зуммер. Здесь уже через строго равные промежутки: звук - свет, звук - свет. При вспышке надо было, как и раньше, нажимать кнопку. Так играли мы долго, потом вдруг звук... а света не последовало. Конечно, палец дернулся, но на кнопку я не нажал. Глупости, обычная выработка условного рефлекса и проверка его по Павлову...
А может, как раз и надо было его нажать?
Эксперимент, слава Богу, вскоре окончился. Меня освободили от присосок. Вся процедура длилась добрый час. Когда уходил, смотрели (сестра, по крайней мере) на меня с ужасом. Не знаю, уж как он там выглядел, мой пульсировавший стихами мозг. Полагаю, токи были сильные.
На следующий день эксперимент с камерой-обскурой повторили. На этот раз, прежде чем приступить к опыту, врач спросила меня:
- Вы биолог?
- В некотором роде. Я фармацевт.
Ну, тогда поймете. Вот смотрите, ничего страшного, мозг испускает электромагнитные колебания...
Она подвела меня к барабану, на котором была записана энцефалограмма, и стала объяснять ее принцип.
- Вот период покоя... Вот порог, ожидание... Здесь вспышка.
Конечно, смутила их бешеная работа моего мозга. Повторилось все вчерашнее. Даже в большем объеме, часа на полтора. На этот раз я прочел все, что знал Тютчева, но еще несколько стихотворений Гумилева, самых чеканных.
Больше на энцефалографию меня не приглашали. Видно, поняли, что дурачу.
Это была вершина т.н. научных исследований, которым подвергали мою персону в институте имени Сербского.
МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ. 1 ГЛАВА: 'ОБЪЕКТИВНЫЕ' МЕТОДЫ
Все немногочисленные методы исследования, применяемые в институте имени Сербского для установления психического состояния обследуемых, можно разделить на две группы: на объективные методы и методы субъективные. Под объективными я подразумеваю исследования с помощью какой-либо, пусть не очень сложной и неспецифической, исследовательской техники; субъективными же называю методы, основанные на личном, так сказать, бесприборном наблюдении. Конечно, классификация эта приблизительна, но я применяю ее, чтобы облегчить свой рассказ. Я включаю сюда все исследования, какие наблюдал и каким подвергался в 4-м отделении института.
Сказать могу: объективные методы были беспомощны и никчемны. Я уж не говорю неспецифичны, ибо в психиатрии, увы, вообще не существует методов специфической, безошибочной диагностики. Собственно, это были, за небольшим исключением, обычные клинические исследования: общие анализы крови и мочи, рентгеноскопия грудной клетки, все обследуемые осматривались терапевтом и окулистом, терапевт измеряла артериальное давление, аускультировала сердце и легкие, пальпировала живот. Исключительно по моим жалобам на сердце мне по назначению терапевта была сделана кардиограмма, а также анализ крови на протромбин, холестерин и др. Окулист поверяла остроту зрения, некоторым измеряла внутриглазное давление.
Кое-кого направляли еще на консультацию к невропатологу, я лично этого избежал. По жалобам и просьбам направляли к хирургу, отиатру и пр.
Некоторым отклонением от общеклинических исследований было рентгеновское просвечивание черепа. Этот снимок делали всем, хотя он, конечно, тоже не имел никакого диагностического значения, ведь шизофрению на рентгеновской пленке не углядишь. Зато рентген черепа имел определенное психологическое воздействие на зеков - людям казалось, что их обследуют, коли уж подбираются к мозгу, добротно и глубоко.
Несколько более сложным, хотя все-таки чисто условным, было энцефалографическое обследование или запись биотоков мозга. Что оно могло показать? Ну разве что от дебилов, олигофренов можно было ждать специфической, ущербной энццефалограммы, но ведь таких и простым глазом видать. Я думаю, что это внешне эффектное обследование имело больше психологическое воздействие на симулянтов, чем служило диагностике.
Основной энцефалографический кабинет находился недалеко от нашего 4 отделения. Но в институте были еще какие-то энцефалографические лаборатории. Так, Володю Шумилина водили на первый этаж, где также снимали токи мозга, однако эта процедура происходила не в затемненной камере, а в обычной комнате. Опытов с лампочками и зуммерами там было больше и они были разнообразнее. Вот такой пример: в комнате висело табло, на котором то появлялась, то исчезала светящаяся надпись - какое-то слово, которое нужно было постараться прочесть. Мозг напрягался, вот-вот готова была вспыхнуть догадка, но... слово исчезало. Затем все повторялось. Володе Шумилину, правда, так и не удалось прочесть это слово.
А Игоря Розовского и Женю Себекина водили куда-то через двор, в другой корпус. Там испытуемый должен был производить в уме заданные арифметические действия, например, сложение, а электронная машина оценивала результат. Еще нужно было играть с машиной в какие-то логические игры. Так и говорили обследуемому: 'Вам нужно поиграть - посоревноваться с машиной'. К сожалению, сам я у этой хитрой машины не был и рассказать подробней не могу. Игорь ходил туда с удовольствием, т.к., во-первых, дышал воздухом при переходах через двор, а во-вторых, там работала миловидная лаборантка, которая ему нравилась. Я подозреваю, что на это исследование зеков водили во Всесоюзный научно-исследовательский институт 'Биотехника', с которым у института Сербского был общий двор. Да и чисто логически: не могли два таких института не сотрудничать. Наука и практика. Отставала только здорово эта наука...
ВТОРАЯ ВСТРЕЧА С ВРАЧОМ
1 февраля, во время 'тихого часа', состоялась наконец вторая встреча с врачом. На этот раз в той же 'актовой' комнате, где я был на комиссии. Любовь Иосифовна сидела за одним из столов, меня усадили визави. Выглядела расстроенной и усталой, опять поглядывала на часы. Через комнату сновали врачи, за столом в углу что-то писала врач Валентина Васильевна.
- Ну, вы у нас уже адаптировались? Не могу понять, чем вызвано ваше напряжение.
Я пожал плечами. Конечно, где уж тут понять, что мы с нею просто-напросто заряжены разноименным электричеством, ну а 'адаптироваться' к несвободе - не каждому дано.
Следующие вопросы были еще примитивнее:
- Вы не могли бы охарактеризовать свой характер?..
- С кем из больных в палате вы ближе всего сошлись?..
- Кто ваш любимый писатель?..
На последний вопрос я прыснул.
- Почему вы смеетесь?
- Вы спрашиваете так, будто я школьник, прочитавший за свою жизнь 2-5 книг.
- Сколько же вы прочли?
- Достаточно, чтобы говорить о литературе профессионально.
- То есть как профессионально?
