пошли работать. Комсомол ими почти не занимался, — уж очень они были незаметными, робкими.
Так прошло их детство и уже проходит юность. Здесь, в пустыне, они понемногу начали читать. Но многих книг осилить не смогли — скучными казались, непонятными. Разглядывали фотографии в «Огоньке». Больше всего интересовались последней страницей, где иногда попадались «Моды сезона». Пошивочные мастерские, ателье и просто портнихи находились в сотнях километров от испытательной станции, но это не смущало подруг, они сами умели шить и даже купили швейную машинку.
До приезда москвичей им не перед кем было хвастаться своим искусством — разве только Алимджан мог по достоинству оценить их наряды. Шили они платья к каждому празднику: к Октябрю, Маю, Новому году, Восьмому марта, а потом даже и ко Дню физкультурника.
Павел Иванович — единственный коммунист в здешнем маленьком коллективе — не раз задумывался над судьбой аккумуляторщиц, советовал им, что читать, рассказывал о последних событиях, изредка вызывал из города кинопередвижку. Но все это делалось урывками.
Самое страшное, что на этих «чистых страницах» могут отпечататься как высшее проявление культуры пошлые мысли Кучинского. Разве можно такое допустить? Ни за что!
И по молчаливому сговору трое друзей — Лида, Димка и Тимофей — ни на час не оставляли Жорку одного с Нюрой и Машей. Девушки тоже не очень искали его общества. С новыми друзьями им было интереснее. Димка рассказывал начало какой-нибудь увлекательной книги и обрывал на самом волнующем месте, Ясно, что после этого хотелось книгу прочесть. Совместно приохотились слушать по радио оперу. Лида, хорошо знавшая многие оперы, подробно описывала девушкам, что делается на сцене, декорации и т. д.
Странная метаморфоза происходила с Бабкиным. Всегда и всюду он по-мальчишески снисходительно разговаривал с девушками, никогда не искал их общества, сторонился их, думая, что Стеша это оценит. Ведь, кроме нее, для Тимофея никого не существовало. Но здесь произошло другое.
Подготавливаясь к проверке курбатовских плит, работали до вечера, а перед наступлением темноты опять все собирались в беседке или бродили по краю зеркального поля. Почему бы Тимофею, человеку, которого никогда не интересовало женское общество, не пойти к себе в комнату, не взять занимательный роман да не почитать перед сном?
Нет, он тоже оставался в беседке, и никакая сила не могла загнать его домой.
Димка подсмеивался.
— Ну погоди, все будет Стеше известно. Думаешь, я ничего не замечаю?
Кучинский был недоволен. Деятельность «святой троицы», как мысленно называл он друзей, затрудняла выполнение задания Чибисова. Если однажды Нюра решилась достать осколок, то с новой просьбой к ней не подступишься. Девчонка будто сразу поумнела и, как казалось Жорке, сожалела о том, что для него сделала. А вдруг разболтает? Но он сразу отбросил эту мысль. «Будет молчать как миленькая! Ведь не я же колупал плиту, а она».
Не дождавшись удобного случая, чтобы выполнить второе поручение своего друга, Кучинский при первой же оказии, самолетом, отправил в Москву посылку. В ящике с сушеными персиками лежал осколок курбатовской плиты. На вложенной в ящик бумажке был написан телефон, по которому мать должна позвонить.
Лабораторный стол Кучинского стоял у окна, а стол Михайличенко — в глубине комнаты. Здесь же работали оба техника. Кучинский заметил, что результаты своих исследований Лидия Николаевна заносит в тетрадь с нумерованными страницами. Хоть бы краем глаза посмотреть ту страничку, где записаны проценты разных кислот!
Преодолевая муки уязвленного самолюбия, он нередко обращался к аспирантке с техническими вопросами. А так как придумать что-либо серьезное ленился, то вопросы его были наивными, и на них вместо Лиды отвечал, как правило, Бабкин. А Багрецов при этом острил:
— Слыхали, Лидочка? Одного студента спросили на экзамене: что такое Лейденская банка? Он подумал и ответил: поршень от динамомашины. Вы такого умника не знаете?
Лида прыскала со смеху, а Кучинский, стоя возле ее стола, жалко улыбался.
— А вот еще случай, — не унимался Димка. — Был у меня один, так сказать, друг, Толь Толич Медоваров. В прошлом году я от этого бюрократа немало натерпелся. Но правда восторжествовала, — Бабкин эту историю хорошо знает, — выгнали Толь Толича из института, где он был заместителем директора по хозяйственной части и, как говорится, «бросили на производство» — в промкооперацию. У Толь Толича высшее образование, но он все перезабыл. Зачем ему техника, он начальник! Приезжает однажды на фабрику, идет со своей свитой в машинный зал. Чистота, порядок. Но глаз у начальника острый: видит, стоит у машины ведро — явная бесхозяйственность! Подзывает дежурную, а она техник и понимает что к чему. Ошибка, конечно, произошла, ведро уборщица забыла. Как выкрутиться? Ну и пошутила: «Ведро это, товарищ директор, для отработанных амплитуд». Толь Толич глубокомысленно сдвинул брови вроде Кучинского и спросил: «А куда же вы их потом деваете?» — это в том смысле, не пропадет ли добро. Девица бойко ответила: «Мы ими аккумуляторы заряжаем, товарищ директор».
Лида громко смеялась, а Кучинский презрительно улыбался. Придумал тоже — «отработанные амплитуды». И ничего здесь нет смешного.
Однажды ему удалось заметить, что проценты кислотности были записаны аспиранткой на тридцать второй странице. Но сколько раз он ни подходил к столу, Михайличенко этой страницы не открывала.
Он наивно спрашивал у нее о технологии нанесения серебра на пластмассу, хотя, занимаясь печатными схемами, должен был знать это сам. Лида поднимала его на смех и говорила, что с такими знаниями Жора никогда не будет инженером.
Иногда она выходила из лаборатории, оставляя тетрадь на столе, но приблизиться к заветной тетради было невозможно — проклятые техники глядели во все глаза.
После окончания работы тетрадь запиралась в стол, но чаще всего Михайличенко брала ее с собой в комнату, где поздними вечерами обдумывала результаты дневных исследований.
Кучинский решил опять обратиться за помощью к Нюре, — другого выхода не было. Так как после работы ему не удавалось остаться с Нюрой наедине, он выбрал момент и зашел к ней в аккумуляторную.
— Вы зачем? — спросила Нюра.
— А если я по вас соскучился?
Нюра стояла перед ним хрупкая, маленькая, в синем халате с дырками от щелочи. Она как-то вся поблекла. Совсем другая стала Нюра, слезла с нее крашеная скорлупа.
Втайне она надеялась, что проверка плит на восьмом секторе и того осколка приведут к длительной отсрочке отъезда Павла Ивановича, и потому спросила:
— Ну как, проверили?
— Не могу, Нюрочка, — кисло улыбнувшись, признался Кучинский. — Данных не хватает.
— Каких таких данных?
— Ну что я вам буду объяснять, все равно не поймете. Я бы, конечно, их достал, но ваша новая подружка…
— Лидия Николаевна?
— Угадали. Так вот, эта милая особа выписала в тетрадку нужные мне цифры. Ей в институте их передали, а она вместо того, чтобы помочь товарищу, сидит на тетрадке, как собака на сене. Боится, чтобы я не украл эти данные для своего диплома. Безобразие! А еще комсомолка.
— Ничего она не боится, у нее и в мыслях такого нету.
— Вы бы мысли эти как следует почитали, девочка. Там есть кое-что интересное. Вас касается.
— Меня? — изумилась Нюра.
Жора с нежностью потрогал свой пышный хохолок и дерзко улыбнулся.
— Вас, красавица. Лиде хочется здесь подольше остаться. И вы помогаете ей в этом. Затеяла все поле перевернуть, тогда как я мог бы сразу сделать проверку. Ну и привет Лидочке. Поезжай в Москву.
— Какой же ей интерес тут засиживаться?
— Ах, Нюрочка, святая простота! Ничего-то вы не видите. Павел Иванович каждый вечер галстуки меняет, два раза в день бреется. Уж не думаете ли, что для вас?
Нюра хотела что-то сказать, но так и застыла с полуоткрытым ртом. Потом резко отвернулась и стала
