почувствовал, что поручение было выполнено точно. Но если 'Унион' поднимается по расчетному графику, то подозрения отпадают. Людей там нет, а где они сейчас находятся, руководству НИИАП безразлично. Пусть ищут с места их постоянной прописки.
Подошел Аскольдик:
- Я считаю, Анатолий Анатольевич, что общественная жизнь должна продолжаться в любых условиях, на любой высоте и любой глубине. Материальчик у меня кое-какой есть. Разрешите выпустить 'молнию'?
- Действуй, комсомол! - одобрительно разрешил Толь Толич. - Заворачивай.
Возвратившись к Нюре, Аскольдик хотел было сесть рядом, но Поярков предупредил его:
- Простите, Нюрочка, оторвитесь от книги, я должен вам рассказать одну интересную новость.
Аскольдик понимающе усмехнулся и, обиженно шмыгнув носом, прошел вперед.
- Я слушаю, Серафим Михайлович, - холодно проговорила Нюра, заметив, что многие обернулись назад. - На нас смотрят.
Поярков презрительно пожал плечами:
- Меня это не касается.
- А обо мне вы подумали?
Он посмотрел на нее виновато и умоляюще:
- Если бы я мог не думать! Но что случилось, Нюрочка? С самого утра вы бегаете от меня - может, обидел случайно? Не так посмотрел? Сказал не то?
Нюра уронила книгу на колени. Теплая волна нежности поднималась к горлу. От нее и захлебнуться можно. Казалось, что нет сейчас человека ближе ей и дороже. Она отвернулась к окну. Откуда-то из темноты выплыло лицо Курбатова и сразу же исчезло, растаяло. Губы готовы были прошептать Серафиму Михайловичу, что все остается по- старому, что она сама не знает, как это все получилось. Пусть не тревожится.
Хотела сказать, уже обернулась, но опять встретилась с любопытствующими взглядами Риммы, Аскольдика и других. Даже несчастный аспирант, изучающий субъективные ощущения полета, застыл с пакетом у подбородка и тупо смотрел на Нюру сквозь очки.
Все исчезло - и теплота и нежность. Нюра вздохнула и равнодушно спросила:
- Вы обещали новость? Рассказывайте.
Лицо Пояркова передернулось. Не обращая внимания на иронические взгляды и перешептывания, он наклонился к Нюре:
- Да, новость очень странная. Мне больно и противно об этом говорить. Вы отказались от моей дружбы и каждую свободную минуту отдаете пустому мальчишке, Римме... Кому угодно. Раньше вы находили время и для меня, а сейчас я должен вымаливать у вас минуты, отбирать их у Аскольдика. Скажите, что произошло? Я места себе не нахожу...
Покоренная его горячей искренностью, Нюра не могла лгать.
- Вы хороший, Серафим Михайлович, и мне не хочется вам делать больно. Но разве вы не догадываетесь, почему я хожу с Аскольдиком, Риммой? Почему стараюсь вас избегать?
- Боитесь меня?
- Вас? Никогда. Но есть страшные люди. Если бы вы знали, что о нас говорят!
- И знать не хочу.
Нюра машинально перевернула страницу.
- Вам, конечно, безразлично... А я уже не могу, мне трудно дышать.
- Но что мы такое совершили?
- Ничего.
- Тогда плевать на пошляков. Вчера Толь Толич встретил меня с усмешечкой: 'Вы, оказывается, здесь не скучаете, Серафим Михайлович, нашими молодыми кадрами интересуетесь?' Пришлось вежливо осадить. Теперь уж не заикнется.
- Хотелось бы верить, - с грустью сказала Нюра. - А с другими что делать?
Поярков крепко сжал ее локоть.
- Позабудем про них. - Он облегченно вздохнул. - Прямо от души отлегло. А я-то думал... Значит, все остается по-старому?
Нюра захлопнула книгу и устало закрыла глаза.
- Пусть будет так.
- Я счастлив, Нюрочка...
Никто не слышал, что он говорил. А ему самому слова казались пустыми, банальными. Говорил, как он будет скучать без Нюры, наконец в приливе смелости отбросил все, что мешало высказаться.
- Нет, я так не хочу. Без вас не вернусь в Москву. И не ждать, нельзя больше ждать. Если нужно, поговорю с Медоваровым. Не отпустит, тогда поговорю...
- Со мной. - Нюра, не поднимая головы, разглаживала платье на коленях. Об этом вы забыли? Я не могу, - и Нюра еще ниже склонила побледневшее лицо.
- Почему? - вырвалось у Пояркова, он нервно закурил и, как бы опомнившись, сунул папиросу в карман. - Простите, я не о том.
Дрожащими пальцами нажал он рычажок у кресла. С глухим стуком спинка откинулась назад. Так лучше - Нюра сидит согнувшись и не видит его. Запахло паленой шерстью. Папироса? Обжигая пальцы, потушил. 'Почему? Почему? мысленно повторял он. - Да не все ли равно! Не нравлюсь? Любит другого?'
Нюра выпрямилась и, смотря на Пояркова серыми открытыми глазами, проговорила:
- Не сердитесь. Вы ничего не знаете.
В голосе ее слышались боль и стыд, она вновь переживала свою давнюю ошибку, готовая провалиться вниз сквозь пол самолета, только бы не видеть удивленного скорбного взгляда Пояркова.
- Не мучайте меня, - нервно перебирая стеклянные цветные бусы, прошептала она. - Спросите у Багрецова. Он знает.
Зачем Пояркову расспрашивать какого-то мальчишку? Что за тайна связывает их? Он глушит неясные подозрения, веря, что Нюра не может лгать. Видно, ей боязно признаться. Но в чем?
- Я верю вам, Нюрочка. - И, склонившись за высоким креслом, робко поцеловал руку.
- Не троньте! Грязная она. - Нюра быстро, словно от ожога, выдернула руку и, вытащив из сумки платок, отвернулась к окну.
В самолете стало тихо. Утихомирились и гуси и поросята, их оставили в покое до следующего часа, когда придется лететь на большой высоте, через отроги Кавказского хребта.
Проходя мимо Пояркова, старый врач Марк Миронович тряхнул редкой седой бородкой и неодобрительно покачал головой. Уж очень ему не нравилось за последние дни состояние Серафима Михайловича. Прямо хоть в больницу клади. Покой ему нужен, а кругом суетня. Ноев ковчег, а не лаборатория.
Аспирант, изучающий субъективные ощущения полета, застонал. Марк Миронович вытер ему рот куском ваты и предложил таблетку аэрона.
- Не могу, доктор, - упавшим голосом пролепетал аспирант. - Нужна... чистота эксперимента... - И он опять схватился за пакет.
- Если хотите знать мое мнение, - теребя бородку, рассерженно проговорил Марк Миронович, - это не эксперимент, а игрушки. Раньше ученые себе чуму прививали... А вы... - Он посмотрел на мокрую вату и бросил ее в раскрытый пакет. - И за это еще деньги платят.
Аскольдик наглотался аэрона и чувствовал себя неплохо. Он оттеснил Марка Мироновича в сторону и, размахивая раскрашенным листом, подбежал к Медоварову:
- 'Молния' готова, Анатолий Анатольевич, завизируйте.
Медоваров взял с собой Аскольдика, который доказывал, что эта командировка связана с темой его курсового проекта, но дело было в другом: Толь Толич хотел угодить отцу Аскольдика. Не раз приходилось обращаться к нему по разным хозяйственным делам. Кстати говоря, и сам Аскольдик - мальчик полезный, способный, прекрасно рисует карикатуры, пишет критические заметки, выступает со стихами. До него стенгазета НИИАП 'К высотам науки' выходила лишь к Маю и Октябрю, а сейчас чуть ли не еженедельно.
Мальчик выпускал 'молнии', где бичевались растяпы и бракоделы, зазнавшиеся товарищи, которые слишком гордо несут свою голову и подчас забывают даже с начальником поздороваться.
'Всем, всем достается, - привычно думал Медоваров, расстилая на коленях раскрашенный лист. - Критика способствует выполнению плана, борьбе за нового человека... Вот и сейчас в нашем маленьком, но сплоченном коллективе, работающем в трудных условиях кислородной недостаточности, не замирает общественная жизнь. Своевременная критика, не взирая на лица... Ну что же, посмотрим, посмотрим...'
Нарисован летящий самолет. На борту выведены буквы 'НИИАП'. В хвосте как бы сквозь прозрачную стенку видны фигуры Пояркова с портфелем, на котором написано 'Ведущий конструктор', и Нюры, льстиво засматривающей ему в глаза.
- А ведь похожи, - рассмеялся Медоваров. - Рука у тебя, братец, бойкая. Только надо подписать, 'дружеский шарж'. На всякий случай, чтобы не обижались зря. А так - дружеский и дружеский, все в порядке.
- Совершенно справедливо, Анатолий Анатольевич, - признательно согласился польщенный автор. - Подпишу.
Под названием 'Ноев ковчег' шли рифмованные строки:
Нет здесь 'чистых' и 'нечистых',
Все сдружились с высотой,
Самолет несется быстро
Над тридцатой широтой.
- Вообще, неплохо, золотко: мысль о дружном коллективе ясна, поощрительно резюмировал Медоваров. - Только насчет широты надо проверить. А может, она тридцать вторая?
- Но ведь тридцатая тоже, наверное, была?
- 'Наверное, наверное'... - передразнил Медоваров. - Наука, золотко, требует точности.
- Конечно. - Аскольдик скорчил обиженную рожицу. - Только ведь это не наука, а вроде поэзии.
- Вот именно 'вроде'. Нет уж, золотко, не спорь. В научном коллективе точность обязательна.
- Ну хорошо, - согласился Аскольдик. - Напишем: 'Над какой-то широтой'.
- Пожалуйста. Тут уж не ошибешься. - И Медоваров продолжал читать:
И для нас совсем не ново,
Что с Поярковым сидя,
Наша Нюра Мингалева
Презирает всех и вся.
Он талантлив, спора нет,
И дождется большей славы,
