Ненонен Пяйви
Лошадиные романы
Пяйви Ненонен
Лошадиные романы
В юности многие отталкиваются от своего детства, всячески открещиваются от него в попытках доказать себе и окружающим свою взрослость. Но у меня была и другая причина для такого отталкивания: у меня тогда появилось много русских друзей и знакомых, которым я с восхищением смотрела в рот. Все они в детстве так или иначе хлебнули горя, кто от беспросветной бедности, кто от пьянства и развода родителей... Мне было неловко за свое детство в спокойной, благополучной Финляндии, за материальную обеспеченность, за 'слишком нормальную' семью, где родители не пьют, не курят и не разводятся, и вообще за отсутствие каких-либо громких событий. Детство и детство! Довольно скучное, ничем не замечательное, никакое. К тому же я прямо-таки рвалась тогда адаптироваться к реалиям русской жизни и все, выходящее за ее рамки, безжалостно сбрасывала за борт.
Но вот я живу в России уже лет семь, и хотя порой приходится слышать: 'не наш ты, не русский ты человек', некоторая адаптация все же произошла. По крайней мере, никакой своей чуждости, иностранности я не ощущаю. Влилась в пейзаж. Под этим 'не русский' тут подразумевается не принадлежность какой-то иной нации, а определенные душевные качества, вернее, их отсутствие. Я финка. Говорят, есть и другие подобные мне оригиналы (чтобы не сказать маргиналы), переехавшие из Финляндии в Россию. Даже в Петербурге есть, только я не знакома с ними. Но среди них - наверняка единственная инвалид по зрению, без нормального заработка, зато с хронической административно-бумажной невезучестью. Похоже, все мы являемся некоторым естественным, хотя и слабым противотечением того потока русских, который устремляется из России в Финляндию.
Как бы там ни было, теперь отпала необходимость сбрасывать что-либо за борт, и я могу оглядываться на прожитое детство без особых судорог и гримас.
В русской литературе последних десятилетий, изобилующей мемуарами, есть великое множество симпатичных воспоминаний о детстве. Я думаю, потому, что всякое детство стоит того, чтобы о нем писали. Там, в детстве, сходятся все нити жизни. Подходить к своему детству надо не с парадной 'анкетной' стороны, надо приближаться сзади, идти дворами, черными ходами, втискиваться в какие-то ворота, залезать на крыши и, наконец, найти какую-нибудь щель или трещину и осторожно прильнуть к ней...
СЕМЬЯ
Мой папа - технарь. Ясная голова, золотые руки... Причем золотые в современном смысле: насчет что-то отремонтировать, наладить или построить. Зато к художественной литературе он глубоко равнодушен. Он любит говорить: 'В детстве я прочитал одну книгу, но уже не помню, как она называлась и о чем она была'.
Еще хуже обстоит дело с изобразительным искусством. Тут отношение папы прямо-таки враждебное. Как-то к нам заехали моя знакомая из Хельсинки и ее муж. Папа только что отгрохал свое новое детище - бассейн, вода которого частично согревается солнечной энергией. Он стал показывать все это великолепие гостю. Тот оказался благодарным и, главное, понимающим слушателем, добросовестно изучал все краны и трубы и задавал умные вопросы. Словом: они прекрасно провели время, пока мы обсуждали свои бабские дела. После того как гости уехали, папа спросил меня, кто этот молодой человек по профессии. Я ответила, что художник. Лицо папы вытянулось: 'Художник?! А мне он показался порядочным человеком'.
Когда моя сестра Сари, которая очень хорошо рисовала, кинулась после гимназии подавать заявление в художественный техникум, папа промолчал. Но, видимо, родительские воздыхания дошли до Бога. Сари не поступила. Зато без труда поступила в университет и пошла по моим стопам, на филологию. Бедный папа и теперь промолчал, хотя кафедра русского языка и литературы его не очень-то вдохновляла.
Но я забегаю вперед.
В современном западном мире очень немногие сами построили свой дом. Разве только строительством дач люди занимаются сами, да и то... А вот папа мой сам построил свой дом. Ему тогда было тридцать лет. Молодой рабочий с женой и двумя маленькими детьми на шее. Уж не знаю, почему он именно в тот период своей жизни решил взять деньги в кредит и начать строительство.
В начале были чертежи. Я их уже помню. Мне тогда было года три. Помню мамину воркотню насчет этих чертежей. То ли она ревновала к ним, то ли считала папины планы авантюрой. Я подходила к папе, дергала его за рукав: 'Не делай чертежи. Нельзя. Мама сердится'.
Потом стройка... Ее я тоже помню. Она находилась в двух шагах от краснокирпичной трехэтажки, где мы снимали квартиру. (В центре поселка стояли такие мрачноватые дома для заводских рабочих.) Мы шли на стройку с термосом, с булочками и с моими игрушками. Для меня стелили одеяло где-то в поле зрения родителей, и я, насколько помню, смирно играла и скучала на своем месте, пока родители работали, папа что-то сверлил и, перекрикивая шум, командовал мамой.
Дом получился хороший, крепкий: четыре комнаты, довольно просторная кухня, баня... Во всем виден папин стиль - четкие линии, какая-то функциональность без лишних сантиментов и ненавязчивая, но асимметрия. В этом доме протекло мое детство. Дом действительно был нашей крепостью. Как говорит моя крестная, у человека должен быть не личный фронт, а личный тыл.
Какое-то время папа отдыхал от строительства, но потом его золотые руки опять стали чесаться и он начал что-то чертить и планировать. Собаке он соорудил бревенчатую двухкаморочную будку, а нам, детям, он построил игрушечный домик, летнюю 'дачу' для наших кукол и плюшевых зверушек. Папа провел в домик даже электрический свет, но мы им практически не пользовались - домик смотрел двумя большими окнами на юг, а в детстве годы всегда солнечные, независимо от общественного строя или северных широт.
Из игрушечного домика мы со временем выросли, и домик перекочевал к соседям. А после того как не стало собаки, двухкомнатная собачья квартира куда-то исчезла. Зато появился новый гараж. К дому прильнуло нечто отдаленно похожее на веранду, и старый сарай, который теперь стал частью дома, прихорошился, открыл большие ясные глаза-окна и стал жилой комнатой. Туда переселилась я...
Следующим новым зданием стало круглое (а вернее, восьмигранное) нечто. Условно его можно назвать павильоном. Он находится за домом, откуда открывается вид на озеро. Вечером там хорошо любоваться закатом. Мама говорит, что слышит, как красное закатное солнце бултыхается в воду... Летом мы иногда выходим в павильон на вечерний чай, жарим там в гриле сосиски или Сарины излюбленные шампиньоны с сыром и беконом. На зиму павильон закрывается, вернее, укрывается снегом 'по пояс'.
Потом был построен бассейн, о котором уже шла речь... Это было уже после того, как я улетела из родного гнезда в университетское общежитие. Я эту стройку называла большой игрушкой большого ребенка. Бассейн казался мне чересчур буржуазной и безвкусной выдумкой. Однако ко всему привыкаешь...
На данном этапе папа занят благоустройством своего катера. Его кабину можно считать образцом максимально экономно использованного пространства. Несколькими ловкими движениями рук, поднятием чего-то и опусканием чего-то кабинка превращается в кухню с газовой плиткой и раковиной для посуды. Еще пара движений - и перед вами спальня.
Когда папа выйдет на пенсию, что отнюдь не за горами, он, скорее всего, возьмет да и осуществит свой уже давно задуманный проект - бомбоубежище. Папа не трус и не паникер. Безосновательные ужастики он молча игнорирует. Но меры предосторожности предпочитает принимать не после беды, а до. Это у него рабочая привычка. Он работает уже несколько десятков лет на деревообрабатывающем заводе инженером по безопасности. Еще он долгое время был начальником пожарной команды завода, что тоже не прошло бесследно. Насчет противопожарной безопасности он неумолимый педант. На заводе маленькие пожары случаются частенько, но за все время папиной работы только однажды при пожаре (и вообще на производстве) погиб человек. Это случилось уже давно; я тогда еще в школе училась. На место аварии приехали господа дознаватели и папу увезли на допрос. Но никакой папиной халатности не обнаружили. Произошла цепь случайностей, предвидеть которые было невозможно.
Я знаю, что начни папа строить бомбоубежище, он его сделает по всем правилам противопожарного искусства. Плюс придумает сам какую-нибудь супервентиляцию или систему электроснабжения. Другое дело, будем ли мы, его дети, для которых все это, собственно, делается, рядом, если убежище понадобится.
Мама отвечала за всякое украшательство. Вот мамино детство было бы благодарнейшим материалом для писателя, не то что мое. Наш дедушка ушел от бабушки еще до маминого рождения, да и раньше он был далеко не образцовым мужем. При бабушке нам, детям, нельзя было упоминать о нем. Мое детское воображение, кстати, очень занимала одна деталь: взрослые говорили, что дед пропивал бабушкины деньги. Я про себя недоумевала, как это деньги можно пропивать? Они ведь не жидкость! Представляла, как
