пить.
- А что цветок ест? - спрашивает Ханеле.
Этеле задумывается.
- Землю.
- Но здесь нет земли.
- Наверно, в щели есть немного, только нам не видно, - с видом знатока отвечает Этеле. Соскочив с подоконника, она бежит к ведру с водой и набирает полную чашку.
- Это росток гороха, - объяснила мать, войдя в комнату. - Горошины, которыми вы игрались на окне, проросли в щели.
С этого дня маленькую темную комнату как будто наполнила новая жизнь.
Каждый вечер, с заходом солнца, девочки спешат к окну посмотреть на росток и полить его. В сумерках росток похож на серую нитку, торчащую из мотка шерсти, но девочки видели его во всем богатстве красок. И слабый росток, благодарный им за их заботу, с каждым днем подрастал, зеленел, на нем появились побеги и нежные листочки.
Как-то разразился ливень. Молнии раскалывали ночное небо. Утром девочки выглянули за окно - растение бессильно лежит на подоконнике.
- Росток заболел, - испугалась Ханеле. Этеле тоже встревожилась. Но вечером пришла с работы мама и успокоила детей.
- Росток тонкий и слабый, он не может сам держаться. Нужно его подвязать.
Она вбила в стену несколько гвоздиков, натянула веревочки и подвязала росток.
Спустя две недели девочки увидели на верхушке ростка маленькие бутоны, окутанные листочками. Прошло еще несколько дней. бутоны раскрылись, и появились сиреневые цветы.
- Есть у нас в гетто цветы, наши цветы! - радовались девочки.
Цветы гороха заглядывали сквозь окно в темную комнату и покачивались. Радость наполнила дом.
- Мама, смотри, я уже не бледная, - сказала вечером Этеле, - и голова больше не болит. Как хорошо, что есть на свете цветы!
СМЕРТЬ ЭТЕЛЕ
Шли дни. Цветы гороха на подоконнике дрожали от малейшего ветерка. Они были нежные и розовые. А лицо Этеле становилось все бледней и прозрачней. Лишь изредка она вставала с постели. Большей частью сидит на кровати, прислонившись спиной к стене, впавшие глаза устремлены на ростки за окном, на лбу выступают капли пота.
Время от времени кашель сотрясает ее исхудавшее тело. Ханеле пугается:
- Тише, Этеле, тише, а то услышат и придут сюда.
Однажды отец не вернулся домой. Мать сказала, что его забрали в рабочий лагерь. Первое время девочки спрашивали: 'Когда же вернется папа?'. Потом перестали.
Один Шмулик знал, что отец больше не вернется. Из того лагеря вернулось лишь три человека. От них стало известно, что все рабочие-евреи, девяносто человек, убиты. Иногда закроет Шмулик глаза и думает об отце, о друзьях с улицы Мапу. Виленские исчезли до того, как они перебрались в гетто. Куда? От соседей Шмулик слышал, что уехали в Вильно. У них был друг поляк, богатый крестьянин, который отвез их туда. Добрались ли? Живы ли еще Ривкеле в Давид? Из семьи Левиных никого не осталось в живых. Отца Сролика забрали в лагерь вместе с отцом Шмулика. Сролика бандиты застрелили на улице. Мать и маленький Янкеле погибли в последнюю акцию.
- Акция, акция, какое страшное слово! До войны никогда его не слышал, а теперь оно у всех на устах. Шмулик вспоминает подробности акции, которые слышал от свидетелей.
Литовские полицаи рассыпались по улочкам гетто в поисках спрятавшихся евреев. Вошли они и в квартиру Левиных. Мать и сын спрятались под большой печью. Янкеле был болен и очень кашлял. Полицаи услышали кашель и вытащили его. Янкеле горько плакал и кричал: Мама, мама, я боюсь! Мать бросилась за ним, расцарапала лицо и руки полицаю, который вытащил Янкеле. Полицай стал бить ее резиновой дубинкой по голове и лицу. В гетто они не вернулись.
Когда Шмулик пришел с работы. Этеле лежала тише обычного. Мать уже была дома, сидела с краю кровати, и слезы катились из ее глаз. Глаза Этеле были закрыты, дыхание тяжелое и отрывистое.
- Обязательно нужно достать сегодня что-нибудь, чтобы спасти ее, хотя бы каплю молока, - в отчаянии прошептала мать.
Шмулик спустил с плеч мешок и вытащил из него несколько картофелин и щепок для растопки. Потом посмотрел на Этеле и повернулся к двери.
- Ты куда? - тревожно спросила мать.
- Пойду. Может, достану чего.
На улице не было ни души. То тут, то там мерцал в окне слабый огонек и тут же гас. Шмулик быстро шагал, прислушиваясь к ударам сердца. Удастся ли проскользнуть? А если поймают что будет с мамой и Ханеле и больной Этеле. Вчера он видел щель в заборе. Не иначе, как она ведет на 'волю'. Он дошел до конца проулка, свернул налево - еще полета шагов.
Слава Богу! Никто не остановил его. Перед ним забор. Вот две выломанные доски. Шмулик просунул в щель голову и руки: худенькое тело скользнуло в дыру, и он очутился на той стороне. Гетто на краю города, рядом с ним дома литовцев, за которыми начинаются бескрайние поля я луга.
Шмулик минутку постоял, утер холодный пот со лба и глубоко вздохнул.
Звездное небо куполом изгибалось над его головой. Шмулик поднял глаза: одна звездочка подмигнула ему. Это подмигивание показалось ему слишком хитрым, как будто за ним кроется что-то недоброе.
На улице - ни живой души. Куда теперь? Может, постучать в какой-нибудь из ближних домов? А если поймают и выдадут властям?
Нет! Лучше уйти подальше. Чем дальше от города, тем меньше опасности. Деревенские лучше городских. Шмулик вспоминает дни после большой акции, когда крестьяне из соседних деревень приехали на своих телегах в гетто, бросились в дома, жители которых были вывезены, и наполняли мешки всем, что попадало под руку. Даже окровавленные вещи брали... И все же ясно, что деревенские лучше городских - убийц.
В конце дороги стоит одинокий дом, окруженный забором. Маленькая калитка ведет во двор, где видны несколько вишневых деревьев.
Шмулик тихонько проскользнул в калитку, подошел к заднему крыльцу и, затаив дыхание, постучался.
- Ой, кто это здесь?
Шмулик вздрогнул. Перед ним стоит широкоплечая баба в вышитой блузке и широкой домотканной юбке. В руках у нее ведро с парным молоком - видно, только вернулась с вечерней дойки.
- Чего тебе, жиденок? Нельзя тебе здесь стоять, мы рядом с дорогой.
Шмулик не двигается с места, молчит, не может произнести ни звука.
- Голодный, верно? - в голосе слышна жалость.
- Сестренка у меня умирает. Мне бы немного молока для нее, - прошептал он, набравшись духу.
- Подожди-ка. Не здесь. Войди в сени и стань в углу, чтоб не увидели.
Женщина скрылась и вернулась с бутылкой молока и полбуханкой хлеба.
- Бери, бери и уходи скорей.
Женщина сунула ему в руки бутылку и хлеб, вытолкнула из сеней и торопливо захлопнула дверь.
Прижимая сокровище к груди, Шмулик бросился бежать. Вот он уже опять перед щелью в заборе. Горло пересохло, он весь дрожит от волнения и усталости. На мгновение его охватило сильное желание хлебнуть из бутылки. Ведь вся его еда за день состояла из сухого куска хлеба и тарелки мутной жидкости, именуемой перловым супом.
- Эй, стой! - рявкнул кто-то по-литовски. Не колеблясь ни секунды, даже не бросив взгляда в сторону голоса, Шмулик скользнул в
щель и рванул прочь.
- Стой, стрелять буду!
Мальчик бежит изо всех сил.
Сзади громыхнул выстрел.
Он вдруг почувствовал, будто левое бедро что-то обожгло. Дотронулся рукой в ощутил теплую липкую жидкость.
