(или просто «псифетамин»), который должен был развить у Максима Смаги направленную амнезию. Препарат имеет избирательное действие, стирая из памяти все, что в ней накопилось за последние десять — пятнадцать лет, в зависимости от вводимой дозы. Таким образом из мозга Смаги были вытравлены все данные, касающиеся вверенных ему военно-промышленных тайн. Вместе с тем для родных и близких он остался прежним Максимом, с той разницей, что голова его была так же чиста, какой она был еще до поступления ее хозяина в институт на факультет ядерной физики.
В комнату вернулись Алик с Денисом. Гордеев оторвался от компьютера, повернул к ним голову и, показывая на дисплей, спросил:
— Это что, все на самом деле?
Денис и Алик одновременно закивали.
— Послушайте, это же ужасно, — сказал Гордеев. — Даже во времена инквизиции человеческую личность не посмели бы подвергать подобной процедуре.
— Ты прав, Юрок, — сказал Денис. — Лишить человека его памяти, возможно, единственного неприкосновенного запаса, это значит разрушить личность. Что они с успехом и провели.
— Кто «они»?
— Кто они? Они — это те, что смастерили монстра, имя которому — Государство, по-язычески стремились к тому, чтобы при одном лишь упоминании этого самого имени у каждого от страха сводило судорогой все конечности. Но им ни за что не пришло бы в голову, что вот-вот грянет веселая эпоха Интернета, когда все их нечеловеческие усилия в один момент вылетят в трубу и они все останутся не у дел. И почему-то мне думается, что многие из них об этом не догадываются до сих пор.
— Что ты имеешь в виду? Опасность коммунистического реванша? — спросил Гордеев.
— Никогда не говори подобных глупостей! — ответил Денис. — Никакого коммунизма на территории России никогда не существовало. Диктатура тоталитаризма — это так. Но диктатуре до коммунизма — как до Киева раком. Коммунизм — это не дефицит колбасы и водки. Коммунизм — это связь. Связь возможностей.
— Возможностей чего?
— Да всего, чего угодно. Возможностей действительного и желаемого. Пусть я покажусь банальным, но это и связь возможностей самореализации личности.
— А ну гляньте-ка сюда, — послышался голос Алика.
— Что там? — спросил Денис, приблизив голову к компьютеру.
— Машина восстановила примерно пятьдесят процентов утраченной информации.
— Какой информации? — осведомился Гордеев.
— Из желудка Смаги.
— Ага! — воскликнул Гордеев. — Подвиньтесь, кабаны, дайте и мне попялиться.
Только сейчас Гордеев заметил, что к компьютеру подсоединен магнитофон Дениса, в котором туда- сюда крутилась одна и та же кассета.
— Подожди, — урезонил Денис, — программа еще не завершила работу. Видишь эту полоску?
— Ну?
— Когда она из зеленой станет голубой, тогда все упадет к твоим ногам.
— А что, такие программы действительно продают на Митинском рынке? — спросил Гордеев.
— Не для всех, но из-под полы — пожалуйста, — ответил Алик.
— Алик скромничает, — сказал Денис.
Гордеев оторвал голову от монитора и посмотрел сначала на Дениса, затем на Алика.
— В каком смысле скромничает?
— Он сам автор этой программы.
— Алик?!
— А то кто ж.
— А как же она на Митинский-то попала?
— Ну ты даешь, Гордеев, — сказал Денис. — Сколько всего уже за эти дни ты узнал, а удивляться не разучился. Честно сказать, я тебе чертовски завидую — каждый день как Луна-парк.
— А если меня это все действительно удивляет, что тогда?
— Все нормально. Привыкнешь. Кстати, на Митинском рынке добрая половина программ на самом деле написана не Биллом Гейтсом, а именно Аликом.
— Ну, не совсем мной, — прогудел Алик. — Некоторые в соавторстве…
— Не имеет значения, — остановил его Денис. — Твоя голова?
— Моя.
— Вот и не нуди.
Гордеев помотал головой.
— Не, ребята, с вами точно не соскучишься.
— Вообще-то эта программа предназначена для реставрации старых граммофонных пластинок, — сказал Алик. — Меня один меломан из Питера попросил отреставрировать с костей несколько редких записей Вертинского.
— С костей?
— Ну да, с костей. Они, эти записи, у него на рентгеновских пластинах. Знаешь такие?
— Как не знать! — воскликнул Гордеев. — Граммофонная субкультура.
— Я послушал эти кости — полный отстой, — продолжал Алик. — Пришлось писать специальную программу. Тем более меломан этот деньги предлагал по тем временам нешуточные, то есть был нормальный стимул. Я тогда программу эту довел до такой кондиции, что она стала восстанавливать даже такие записи, которые когда-то стерли, а сверху записали еще что-то.
— Да ну! — не унимался Гордеев. — Это ж каким таким макаром?
— Дело в том, что на самом деле не происходит окончательного стирания. Единственное, где реставрация невозможна, это там, где по пленке прошлись хорошей дозой радиоактивного излучения.
— Но почему же тогда на Петровке разводят руками, когда дело касается подобных вещей? — спросил Гордеев. — Там же вроде тоже не дураки сидят.
— Потому что на Петровке не пользуются самопальным софтом, — заключил Алик.
— Да они и не догадываются, что наши программеры чего-то действительно стоят, — добавил Денис. — На Петровке подавляющее большинство спецов вбило себе в головы, что все лучшее — там, за бугром, а у нас только всякие хакеры да фрикеры бездомные.
— Смотрите, — сказал Гордеев, показывая на монитор, — полоска уже голубая.
— Точно! — кивнул Алик. — Сейчас наведем пасеку.
— Чего наведем? — нахмурился адвокат.
— Пасеку, — спокойно ответил Алик. — Резкость то есть. От слова «пасти».
Алик вывел на клавиатуре многоходовый пассаж, и на экране высветилась зеленая синусоида, графически соответствующая записанному звуку.
— Ну давай, запускай, — торопил Гордеев.
— Все уже запущено, — сказал Алик. — Слушать там нечего, мы все равно ни одного слова не разберем.
Брови Гордеева прыгнули вверх.
— Не понял?
— Машина все уже прослушала за нас. Сейчас она нам выдаст полный текст расшифровки.
— Сразу текст? — снова удивился Гордеев.
— А что? Не подходит? — насмешливо прокряхтел Денис.
— Наоборот! То, что нужно. Я-то ухо уже навострил на хреновый звук, а тут на тебе — сразу текст. Сервис, тудых-растудых, — радостно закончил Гордеев.
На экране проступили буквенные символы.
Гордеев стал читать вслух:
— Я, Максим Иванович Смага, находясь в здравом уме и трезвой памяти, перед тем как по собственной воле уйти в мир иной, хочу сделать заявление, которое записываю на магнитофонную кассету… Я нахожусь в ужасном положении… Меня тяготит невыносимый груз… Это страшно… Я никогда так ничего
