Старуха сделала затяжку и вытащила сигарету из зубов.
– Это Ленка, что ли? – изрыгая в лицо Бирюкова облако вонючего табачного дыма, спросила она. – Так Ленка редко сюда заходит. А ты к ней, что ли?
– Да, к ней.
– У, милок, ты ее тут не найдешь... Иди, Петенька, побегай, побегай.
Старуха пустила петуха на пол. Он тут же принялся раздуваться шаром и наскакивать на незнакомые мужские ноги. Бирюков осторожно отбивался от него целлофановым пакетом.
– А когда Лена заходила последний раз?
– Не помню когда. Может, месяц назад, может, два. А вы кто будете, я извиняюсь?
– Отец ее. Вот жаль, документы у меня в поезде увели, я бы вам показал, – со вздохом развел руками Бирюков. – Отец я ее, из Твери приехал. Она у вас комнату снимала?
– У меня, да, – подтвердила старуха, внимательно Бирюкова разглядывая. – Похож вроде. На Ленку, говорю, похож. А что ж ты ее не предупредил, что приедешь? Она бы тебя встретила.
– Да я проездом, – солгал Бирюков, не зная, что еще и спросить. – Так что, получается, Лена тут практически и не живет? А где она тогда может быть?
– Ну, это уж ты сам у нее спроси, – пыхая сигаретой, ответила хозяйка. – Я ей таких вопросов не задаю. Девушка она порядочная, платила всегда аккуратно, а живет она, не живет – это не мое дело. Вещи свои она тут оставляла. Да ладно, я тебе дверь-то отопру, коль хошь, – предложила она.
– Да, уж вы, пожалуйста, откройте, – обрадовался Бирюков.
Старуха заглянула в свою комнату и вернулась с ключом, висящим на грязной ленточке. Этим ключом она отперла дверь соседней комнаты, вошла сама и позвала Бирюкова.
– Вот, смотрите. Комната хорошая, чистая, я обои новые поклеила, перед тем как сдавать. Кровать есть, стол. Все, что надо.
Хозяйка продолжала зудеть над ухом, как осенняя муха, но Бирюков ее уже не слышал. Он увидел в углу, на столе, горой сложенные старые чемоданы, покрытые пылью. С чемоданами они с матерью когда-то отправляли свою Лену в Москву учиться, с другими он сам приезжал к дочери в общежитие, когда привозил ей гостинцы из дому: новую одежду, варенье, соленья, домашнюю ветчину и колбасу. Чемоданы были старые, ключи от замков давно утерялись, и в дорогу для надежности мать всегда перевязывала их старыми ремнями от плащей – очень удобно.
Бирюков подошел к столу, щелкнул замочками на верхнем чемодане и открыл крышку. Внутри лежали книжки, новые общие тетрадки, так и не начатые, ненужные вещи вроде электрического кипятильника, новое постельное белье из пестрого ситца, которое мать шила сама из-за дороговизны магазинного белья. Бирюков перебрал стопку лежащих на дне чемодана свитеров домашней вязки из шерсти и акрила, которые мать вязала по образцам из журналов «Бурда» и «Сандра». Там же, завернутые в газетную бумагу, лежали ненадеванные вязаные шерстяные носки и шапки, шарфы, перчатки, которыми мать снабжала Лену в каждый ее приезд домой. Видно было, что дочка их никогда не носила.
– Я сама тут редко в последнее время появляюсь, – болтала хозяйка, прохаживаясь взад-вперед по комнате. – Сын у меня женился недавно, взял разведенную с дитем, но я подумала, пускай. У нее и квартира своя двухкомнатная, и работает. Теперь он на одном конце города живет, а я на другом, но невестка, знаешь, уважительная попалась, мамой меня зовет, сынок ее бабушкой меня называет. Я у них обитаю. Приеду вот раз на день Петю покормить, и снова туда. Хоть бы она скорей моему сына уже родила иль дочку. Мне все равно, был бы внук или внучка...
Бирюков ее не слушал. Он озадаченно перебирал дочкины вещи. Мысль, что Лена и в самом деле жила другой, тайной, двойной жизнью, скрытой от родительских глаз, укреплялась в его сознании.
«Что я матери скажу? – думал он о жене. Теперь старые обиды между ними были временно похоронены под тяжестью свалившегося на обоих неожиданного горя. – Она ведь с ума сойдет, если узнает...»
– А когда Лена у вас комнату сняла? – спросил он у хозяйки.
– Когда? Дай бог память... Года два, наверное, назад. Да. Года два уже будет. Сейчас вспомню. Володька мой тогда еще не освободился, а я его комнату решила сдать...
Старуха пустилась в воспоминания.
Два года назад... Бирюков постарался напрячь память и вспомнить, на каком курсе тогда должна была учиться Лена. На первом? Или она к этому времени уже перешла на второй? Может, и так... Кто ж его знает. Это мать всегда помнила все подробности дочкиной учебы, а он как-то по этому поводу не напрягался.
– И давно она перестала тут жить? В смысле, давно не ночует?
Старуха посмотрела на него с удивлением.
– Так она, почитай, никогда тут и не жила. Так, придет, уйдет, вещички свои оставит.
Бирюков почувствовал тяжесть под левой лопаткой.
– А она телефона никакого вам не оставляла? Где ее искать в случае чего?
– Оставляла пару раз, – пожала плечами старуха. – Да я уже не помню, куда я их положила. Я и не звонила туда никогда. А зачем? Она всегда аккуратно платила, за все время ни одного дня не просрочила. Поискать, что ль, телефончик?
– Поищите, пожалуйста.
Хозяйка ушла.
Бирюков открывал один чемодан за другим, надеясь отыскать какие-нибудь намеки, следы, которые привели бы его к дочери. Нашел записные книжки, в которых вперемежку с адресами и номерами телефонов почерком Лены были оставлены записи, расписание институтских лекций, списки библиотечных книг... На всякий случай он спрятал записные книжки в карман. Потом, на досуге, можно будет просмотреть их. Вдруг зацепка появится?
Под кроватью обнаружилось несколько десятков банок с вареньями-соленьями, которые дочка тоже, видимо, не употребляла. Этот факт больше всего поразил капитана. Если человек даже не ест присылаемые из дома заготовки, значит, он ведет какую-то странную и непонятную жизнь.
– Вот ее последний номер.
Старуха появилась в комнате с оранжевым листком самоклеящейся бумаги.
– Да, вроде этот, – подтвердила она, щурясь и держа листок на отлете.
– Когда Лена его вам дала? – спросил Бирюков, переписывая номер в свой блокнот.
– Не помню уже когда. Ну с полгода назад будет.
– А вы звонили по нему?
– Нет.
Дорогу в общежитие юрфака МГУ он помнил очень хорошо. По пути, сидя в вагоне метро, Бирюков успел просмотреть внимательно записную книжку, на обложке которой Лена аккуратным ученическим почерком вывела: «МГУ, Москва».
Бирюков думал поговорить с комендантом общежития, узнать, когда Лена выписалась, с кем жила вместе в комнате и тому подобное, но оказалось, что визит к общежитскому начальству и не нужен. Вахтерши всегда знают всех жильцов лучше всяких комендантов. Бабули, сидящие на вахте в студенческих общежитиях, всегда более активные и продвинутые, чем остальные их сверстницы. Дежурят они по парам, пьют кофе, смотрят по телевизору сериалы и знают всех студентов в лицо и пофамильно.
Бирюков понял, что тут лучше не признаваться, кем на самом деле доводится ему разыскиваемая. Он представился дядей Лены, сказал, что в Москве проездом из Сибири, хотел навестить племянницу, но точно не знает, где она теперь.
– Леночка Бирюкова? Как же, как же, я очень хорошо ее помню. Она от нас уже выехала, к сожалению, – сообщила Бирюкову сильно молодящаяся дама лет семидесяти, с голубой взбитой шевелюрой на голове.
Ее напарница, не менее экстравагантная бабуся в джинсах и кофточке малинового цвета, кокетливо накинутой на плечи поверх футболки, выглянула из подсобки с термосом в руках, с любопытством прислушалась к разговору.
– Да, Лена, та, что жила в комнате с Ирой Капустиной, – подсказала она. – Она выписалась еще два года назад. А вы и не знали?
– Не знал, – развел Бирюков руками, усиленно стараясь соответствовать образу далекого сибирского родственника. – А она вам случайно свой новый адрес не оставила?
