Никитин Алексей
Рука птицелова
Алексей Никитин
Рука птицелова
...спасайся как серна из руки,
как птица из руки птицелова.
Притч. 6,5
Остановились чаши на весах;
одна в земле,
другая в небесах.
Хименес
ДВА СЛОВА ДО...
Я познакомился с Антоном Байкаловым около пяти лет назад. До того, хоть временами мы слышали друг о друге, имя его мне не было знакомо. Последовавшие годы оставили немало записей в моих блокнотах и сваленных в беспорядке случайных листов бумаги, своим содержанием прямо или косвенно относившихся к нему, но очень мало добавили к моему знанию о Байкалове.
В эту небольшую повесть я включил дневники самого Байкалова, которые он передал мне. Они написаны белым стихом. Так, видимо, ему было удобнее. Изложенное в них пересекается во времени с теми событиями из жизни Байкалова, о которых он рассказал мне, и которые я, записав, объединил с дневниками и назвал 'Рука птицелова'. Прочитав написанное мной, Байкалов не стал ничего менять в тексте, сделав лишь небольшие вставки, которые выделены курсивом.
Алексей Никитин
Киев. 1995 г.
I
Ленивый август
последних не считает дней.
Он получил уже письмо,
что брат спешит ему на смену,
а значит, осень близится.
Сентябрь.
Надменный брат.
Привык во всем быть первым,
и первенством кичившийся своим
кто знает сколько лет,
был вдруг поставлен
девятым.
Девятым после августа
лентяя, бездельника, сластены-медолюба.
Лишен не только первенства, но - власти.
Не он теперь решает, быть ли году,
не он ведет его с собой степенно
и вводит в круг. Не он. Теперь - январь.
Вот уж кого не любит август. Правда,
они едва знакомы.
И, кстати, не родня,
как, почему-то, об этом говорят.
Седьмая, нет, не вода, а лед на киселе.
Он никогда понять не мог,
кем лето приходится зиме.
Они близки по осени,
но кровью не связаны одной.
А, впрочем, август в генеалогии
не то, что не силен,
он, попросту, плевать хотел на зиму.
Он солнце любит,
яблоки в саду,
рыбалку на рассвете,
запах сена,
туман в овраге...
Через пару дней наступит осень.
Сентябрь из ожиданий сотворен.
Он погружен в воспоминанья лета,
но устремлен к зиме. А вместе с ним
и я, хоть мну страницы
своих еще не старых дневников,
но думаю о том, что будет завтра.
Свой год я начинаю сентябрем.
Я начинаю с сочиненья планов,
громоздких,
как церковный 'Указатель
евангельских и апостольских чтений',
подробных,
как отчеты казначея,
где мелочь каждую в отдельную графу
вношу, храню за стеклами в шкафу,
на полках, полных прошлогодней пыли,
и точно знаю то, каким я буду,
когда мой год приблизится к концу...
Как планы рушатся...
Не только те, что я
насочинял из добрых побуждений.
Все планы, что придуманы людьми,
имеют странную привычку не сбываться.
Хоть план и не гадание на картах,
но от него недалеко ушел.
Достаточно случайности, детали,
досадной мелочи в нем не предусмотреть,
не запланировать, не рассчитать, забыть
учесть - о, Боже, сколько слабых
и уязвимых мест у наших планов
и все. Конец. Нам остается
хвалить судьбу, что под обломками - другие.
А если не они, а мы?
Я помню, как попали в руки
мне мемуары Шелленберга,
того, кто был в 'Семнадцати мгновеньях'
у Штирлица начальником. Из них,
а позже и из прочих,
'Воспоминаний', скажем, графа Витте,
хрущевских мемуаров, я вдруг понял,
как власть убога. Сложные интриги,
коль и случаются, то гибнут непременно,
а так - все мыслится на расстоянье хода.
Кто просчитал на два и не ошибся - тот победил.
Случайность правит миром, рушит планы,
но стоит оглянуться - то, что прежде
мы понапрасну тщились предсказать,
предстанет очевидным. Выбор,
что гнул к земле и не давал вздохнуть
лишь жалкой фикцией, подобием свободы.
Прошедшее свободы не имеет.
(Правда, историк ловкий стоит больше,
