живых.
Еще одна ночь застала в пути, а к полудню нового дня увидели, как из вязкого, как кисель, тумана медленно проступили гордые стены Римбурга!
За спиной послышался встревоженный вскрик. Фарамунд оглянулся: с юга край неба потемнел, за ними медленно двигалась туча, при виде которой дыхание остановилось. Тяжелая, как горный массив, грозовая, уже видно, как слабо поблескивают далекие молнии. Ползет низко, чуть ли не ломая верхушки высоких деревьев. Края черные, как обугленные головешки, странно неподвижные, словно туча монолитная, как гора, только недра темно-лиловые, словно под толстым слоем черной копоти таится огромный небесный горн с множеством горящих углей…
– Вперед, – велел Фарамунд хрипло. – Что бы это ни было…
Кони шатались, хрипели, пена летела клочьями, но всадники гнали из последних сил. Фарамунд прижимал спящего Клодия к груди, жадно всматривался в вырастающий город.
В сознание проникли странные звуки. Тяжелые глухие удары медленно и скорбно плыли по воздуху, продавливали вязкий туман, опускались до земли, поглощались ею, но с высокой башни все бамкало и бамкало в огромный медный колокол.
Ворота отворили сразу. Он пронесся прямо к дворцу, на верхушке башни человеческая фигурка мерно раскачивала колокол. По коже пробежали холодные мурашки.
Из здания со скоростью надвигающихся сумерек выходила траурная процессия. Четверо знатных горожан несли гроб, доверху засыпанный цветами. Сердце Фарамунда дрогнуло и остановилось. Ему не нужно было объяснять, кто лежит в гробу.
Первый порыв ветра обрушился на землю далеко за стенами, поднял облако пыли. Исчезли редкие лужи, их выпила неведомая сила, к городу катило пылевое облако.
Ему показалось, что из тучи смотрят страшные нечеловеческие глаза. В недрах полыхало ярче, огонь разгорался. Донеслось глухое ворчание разбуженного небесного зверя.
К нему подбежали люди, он сказал хриплым голосом:
– Нет. Хороните без меня. Сегодня… кончится все.
Унгардлик соскочил на землю, ухватил повод коня Фарамунда:
– Что… кончится?
– Все, – ответил Фарамунд таким голосом, каким мог бы говорить восставший мертвец.
Он слез, ребенка прижимал к груди. Одеяло выскользнуло, он неловко держал Клодия, тот вцепился в металлическую пластину на груди.
Пыльное облако росло, внезапно закрыло полмира. Он крепче прижал младенца, прикрыл ему ладонью личико. Удар воздушного кулака пришелся, как ему показалось, прямо в лоб. Он зажмурился, рядом послышался треск бревен.
Когда он побежал по мраморным ступенькам во дворец, за спиной раздался первый настоящий удар грома. Туча словно не двигалась с места, только росла, становилась еще плотнее, лиловый огонь зловеще разгорался. Гром громыхал, не переставая, раскаты сливались, становились громче.
Он пронесся через холл, навстречу попадались люди с белыми лицами, что-то кричали, протягивали руки. Под ногами простучали ступеньки на второй этаж. Он выскочил на открытую галерею, туча уже сдвинулась, но Фарамунд различил бешено скачущего всадника, что ворвался через городские ворота, пронесся напрямик к дворцу, спрыгнул с коня и в мгновение ока исчез у входа.
Он ждал, прижимая к груди Клодия. Тот заснул, причмокивал во сне, большой палец сунул в рот. В небе грохотало, сверкали небесные мечи, и жуткий звон подков начал сотрясать землю.
На галерею выбежал человек, массивный и коренастый. Солнце с чистой от тучи половины неба светило в спину, Фарамунд видел только массивного черного человека, но в правой руке этот человек держал меч.
Когда незнакомец быстро шагнул к нему, Фарамунд ощутил странное облегчение. Наконец-то оборвется это страдание, что зовется жизнью. Он уже не может вместить столько боли, столько страдания и вины за погибших из-за его черствости, его дурости.
Человек подошел ближе, Фарамунд невольно вздрогнул.
– Фарамунд, – проговорил Тревор глухим нечеловеческим голосом, – отпусти ребенка… И тогда умрешь только ты…
Глава 38
Меч в его руке начал подниматься. Фарамунд протянул ему маленького Клодия:
– Ты сделаешь для меня благо… Я сам не хочу жить. Тревор, мне худо… Я все делаю не так!.. Вокруг меня гибнут люди… Гибнут по моей вине. Я уже сам себе не доверяю. Тревор, моим наследником я назначаю своего сына… от Клотильды – этого маленького Клодия… а тебя прошу быть ему опекуном и наставником. Мне кажется, сегодня мой последний час на земле… Доведи его до трона! Пусть станет первым наследным конунгом франков, чтобы не зря было пролито столько крови. И пусть расширяет эту державу дальше.
Тревор отшатнулся, налитые кровью глаза вперились в лицо рекса с силой выброшенной вперед сариссы.
– Ты… хочешь, чтобы я воспитывал твоего сына?.. От служанки?
– Ты воспитаешь первого наследного конунга, – повторил Фарамунд. – Ему завершать то, что мы начали… А мне жизнь горька. Я не хочу видеть солнце, белый свет!.. Убей меня, Тревор… Это и приказ, и просьба…
Он опустил ребенка на землю. Тот шлепнулся голым задом на пол, хохотал и пускал пузыри. Фарамунд выпрямился, повернулся левым боком.
– Я ездил по твоим делам по бургам, – прохрипел Тревор. – А ночью ко мне пришел Редьярд!.. Он упрекал меня, что я помогаю тебе рушить мир… Я вскочил, его нет, но в черепе до сих пор звучит голос!
Фарамунд воскликнул горько:
– Во мне теперь каждую ночь звучат голоса всех, кто погиб по моей дурости! Они уже являются мне и днем… Убей меня, Тревор, умоляю тебя!.. Лучше смерть от меча, чем я упаду с пеной у рта, буду биться в корчах, а потом побреду по дорогам, не помня себя, не узнавая мир…
По бургу словно провели гигантской ладонью. Вершинки деревьев согнулись, некоторые сломало, словно лучинки. Одну подхватило вихрем, закружило, подняло, словно перышко, и утащило прямо в тучу. По всему двору закружились вихри, телегу ударом ветра отбросило к стене, перевернуло набок.
Тревор взглянул на ребенка у его ног, на искаженное страданием лицо Фарамунда. Меч начал опускаться, а ярость в глазах начала гаснуть.
– Ты… – вырвалось у Фарамунда, – еще не все знаешь, не так ли? Потому лучше убей меня сразу!
Тревор зарычал, как раненый зверь:
– Что еще?
– Я везде сею смерть и разрушение!.. Нет конца черным вестям, Тревор. Я в самом деле зажился на этом свете… Убийцы не могли меня достать, но теперь я сам… Что-то сломалось во мне. Даже драконов не вижу в облаках… По моей вине, по моей слепоте – Брунгильда покончила с собой!.. Она убила сразу двоих: себя и нерожденного сына. Это я их убийца, Тревор. И нет мне прощения…
Жуткий стон вырвался через стиснутые челюсти Тревора. Несколько мгновений он смотрел безумными глазами в черное от горя, постаревшее лицо рекса. Острие меча поднялось, кольнуло под левое ребро. Их глаза встретились. Во взгляде рекса было нетерпеливое ожидание избавления от мук.
Он даже сделал движение ухватить старого воина за руку и помочь. Над головой страшно грохнуло, молния осветила жутко искаженные страданием лица.
Тревор поспешно отбросил меч в сторону.
– Нет!.. Ты не умрешь от благородного меча!.. За тобой явился сам дьявол! Пусть же он твою черную душу…
Фарамунд сказал севшим голосом:
– Ты прав, я недостоин смерти от меча.
Тревор посмотрел дикими глазами.
– Ты… знаешь? Кто ты?
