– Это приказ, корова!
– Я только хочу помочь…
– А какой была клятва вассала?
– Да молчу, молчу…
Новая волна вони накатила с такой силой, что Яра закашлялась, а стрела соскочила с тетивы. По камням звякали стрелы с железными наконечниками, затем она услышала шум крыльев, заскрежетали когти по валунам.
Томас рубился с птицей. Бой был страшным и нелепым, ибо меч соскальзывал с перьев, а птица звонко долбила клювом в доспехи. Однажды пробив толстое железо, как гнилую кору, больно ухватила клювом вместе с рубашкой и кожу.
Приловчившись, он уже не старался зарубить ее острым, как бритва, лезвием, а бил, как молотом, бил по голове и шее, пока птица не стала промахиваться: голову ей залило кровью.
Три птицы одна за другой с жуткими криками рухнули на камни. Растопырив крылья, они развернулись к прижатому к скале рыцарю. Томас в последнем усилии нанес сильный удар. Птица упала, снова поднялась – один глаз вытек, другой смотрел яростно и неукротимо.
Томас крикнул:
– Не высовываться!.. Если я не встану, то беги вдоль стены обратно.
– Зачем?
– Жить совсем неплохо, дурочка!
– Томас…
Птицы бежали на человека, но, наткнувшись по дороге на залитую кровью первую, внезапно набросились на нее с неистовой яростью, словно волки, добивающие раненого собрата, начали клевать и рвать когтями. Перья полетели во все стороны, брызнули струйки горячей, дымящейся крови. Обнажились внутренности: сизые, слизкие, пахнущие еще отвратительнее.
Яра с брезгливостью отвернулась.
Эти летающие твари убрались, оставив между камней окровавленные перья, раздробленные кости, даже череп раздолбили. Томас зябко передергивал плечами, представив себе, как такие клювы долбили бы его доспехи.
Запад неба был покрыт розовой корой заката. Томас перевел дыхание, снял с помощью Яры доспехи, осмотрел. Как будто черти на нем горох молотили – весь во вмятинах! Нет хуже для рыцаря, чем разбитые доспехи. Одно утешение: закрыл собой коней и женщину.
Яра, отважная и стойкая женщина, развела костер, собрав жалкие хворостинки и сучья, жарила на вертеле зайца. Мол, даже если придется ночью умереть, то лучше умирать не голодными. Томас не удержался, осмотрел придирчиво. Освежевала по всем охотничьим правилам, жарит умело, так что вряд ли очень врет, что знает охоту. Впрочем, в дикарских племенах женщины вынужденно умеют больше, чем в цивилизованных. Там мужчины ни к черту.
Он с тоской смотрел на звездное небо, где мелькали крупные тени. Глаза летающих зверей следили за ним неотрывно, и он видел, как проносятся всякий раз по два багровых уголька. Не простые птицы, те с заходом солнца слепнут. А ночные не летают днем…
Дорога назад отрезана хищными птицами. Их расположилась там целая стая. Слева отвесная скала, а справа в двух шагах бездонная пропасть. Идти только вперед, но там слышно тяжелое громыхание. Похоже, за поворотом уже широкая долина, где великаны на носорогах вытаптывают ее вдоль и поперек, заглядывая в каждую мышиную норку.
Они сидели у костра, когда грозный топот стал ближе. Земля содрогалась, словно на дорогу обрушивались скалы. Великаны, обыскав все окрестности, возвращались. У Томаса волосы встали дыбом. Те промчатся по этой узкой полоске между отвесной стеной из гранита и пропастью! Их вобьют в землю, растопчут, а его железный панцирь расплющат так, что превратят в тончайший лист, в который можно будет заворачивать солонину…
Томас вскрикнул в отчаянии:
– Неужто все? Неужто мы погибли и никто нам не в состоянии помочь? И чашу уже не принести в Британию?
Яра смотрела в его бледное изможденное лицо, слышала только грохот своего сердца. Потому глыбы, что раздвинулись в трех шагах прямо в каменной стене, раздвинулись для нее бесшумно. Поднялась исполинская фигура в два человеческих роста, массивная, ноги до колен утопали в земле.
– Кто… звал… меня? – донесся тяжелый, как обвал, вздох.
Томас отпрянул в ужасе, закрыл собой Яру:
– Не знаю. Я не звал! Кто ты?
Человек смотрел на него безучастно, вместо глаз блистали две звезды. Томасу показалось, что и сквозь тело слабо просвечивают звезды.
– Я есть Гот… Так что же пробудило меня?.. А, эта чаша… Почему она у тебя в мешке?
Томас неверными движениями вытащил чашу. Боялся, что опалит священным огнем, – с кем только не якшался, не до благородства, уцелеть бы, – но пальцы ощущали только гладкий металл, отполированный чужими прикосновениями.
– А где ее держать еще?
Глаза ужасного призрака заблестели ярче. Томасу показалось, что все огромное тело пошло синеватыми искорками, как быстро гаснущие звезды.
