кодексом чести?
Томас нахмурился, но смолчал. Калика, как ни противно признавать, наверное, прав. Господь в квесте позволяет нарушать строгости веры, но все же нельзя перегибать палку. Что нельзя, то нельзя. Правда, если ну очень хочется, то можно. Только надо потом покаяться и получить отпущение грехов.
Из мешка калики появились ломти мяса и коврига хлеба. Мясо было завернуто в широкие ароматные листья, а затем уже в тряпочку. Томас потянул носом, во рту появилась густая слюна. Калика так умел укладывать мясо, что даже на третий день сохраняло свежесть, а от трав набиралось запахов, что еще больше разжигают голод.
Томас смотрел голодными глазами, как тот раскладывает ломти на горячие камни. Можно бы и так, холодными, разогревать – излишество, особенно когда в животе кишки дерутся за место ближе к горлу, но язычник есть язычник, живет плотской жизнью.
Пока они спали, Яра вымыла каменный пол до блеска, а когда мужчины проснулись, сказала, вытирая пот:
– Сэр Томас, пол чист, как ты и жаждал всем своим благородным сердцем. С него можно даже есть. Что ты и будешь делать, я не сомневаюсь.
Он взглянул на ее распухшую ногу. Хоть только что обозвала его свиньей или кабаном, ощутил легкий укол вины. Пробормотал:
– Всю ночь чистила и вылизывала?
Она сделала большие глаза.
– Всю ночь? Я спала, как бревно!
Он отвернулся, в голосе проскользнуло раздражение:
– Похоже.
Его широкая спина исчезла в светлом проеме, а она осталась гадать: что он имел в виду? Что спала как бревно или что похожа на бревно?
Гроза не обложной дождь, пришла и ушла. Солнце засияло снова, правда, уже на закате, а листья засверкали драгоценными каплями, так не похожими на простые капли дождя.
Они вступили в город, когда солнце уже висело над виднокраем. Ворота были распахнуты, стражи в двух десятках шагов кидали кости. На проходящих и проезжающих никто не обращал внимания. В воротах теснились телеги с битой птицей, ободранными тушами коров, лосей, оленей. Везли горшки на продажу, груды белого полотна, бочки меда.
Томас негодующе покрутил головой:
– Какие деньги упускают!
Калика кивнул, а Яра вскинула удивленно брови:
– Где ты видишь деньги?
Томас надменно промолчал. Калика сказал наставительно:
– Настоящий воин Христа видит деньги везде. Запах их чует за милю.
– Что такое миля?
– Верста с вытянутой шеей.
Томас нехотя разлепил губы:
– Настоящий хозяин должен заботиться о хозяйстве. Ежели снимать плату со входящих в город, то можно вместо этих подгнивших ворот – не притворяйся, что не заметил! – поставить новые, а стражу нанять из настоящих воинов, а не этих…
– А за что взимать плату? – спросила Яра ядовито. – За то, что им не повезло жить в городе?
– За то, что эти со своими телегами будут загаживать улицы, а местным убирать лепешки и каштаны, будут затевать драки с горожанами, а для усмирения надо держать крепких воинов. Да если и появится какой-то враг, то эти сельские кинутся под защиту городских стен вместе со скотом, женами, детьми и узлами! Так что и расходы надо распределять справедливо… С того, кто въехал на одной телеге, – одна монета, а кто на трех – три. Ведь их кони и они сами пачкают в три раза больше, согласны?
Город уже давно не спал. Дорогу трижды перебежали бабы с ведрами, полными молока, стыдливо прятали лица: ленивые хозяйки, они должны вставать вовсе затемно, доить коров, кормить уже теплым пойлом, а тут уже разные купцы лавки отворяют, подводники разъехались по граду, развозя кому что еще вчера было наказано.
Попались спешащие на торг мужики, обвешанные с головы до ног хомутами, седлами, конской сбруей. Другие несли огромные корзины на головах, на плечах, толкали перед собой тележки.
Олег остановился, повертел головой, словно что-то вспоминая. Томас был уверен, что калика не бывал в этом городе, сколько таких на пути, но люд везде одинаков, даже он, христианский рыцарь, может в этом нехристианском городе указать, в какой стороне торг, где склады с товарами, а где живут зажиточные и сам князь с приближенными рыцарями-боярами.
Миновали еще два-три ряда хоромин, попетляли, выбирая дорогу покороче, наконец вышли на широкую и ухоженную улицу. По обе стороны росли толстые раскидистые деревья, а за дубовой оградой высились настоящие терема из толстых бревен – в два-три поверха, со светелками, голубятнями, трубами из красного кирпича, крышами из дубовой гонты.
В корчме воздух был горячий и влажный, наполнен ароматами кухни, растопленного масла, восточных пряностей, от которых печет во рту, а кровь начинает струиться быстрее, жарче.
За длинными столами из струганых досок ели и пили, начинали песни, тянулись к кувшинам, то ли промочить горло, то ли чтобы скрыть, что не знают слова. Крупные псы, похожие больше на волков, толклись под столами, рычали, грызлись из-за костей.
