не дрались. Ну хотя бы в моем присутствии.
Томас покачал головой:
– Сэр калика… Мы сами носим драку. Что ж нам, не жить?
К ним подошел, пошатываясь, как на плывущем корабле, дюжий мужик. Кулаки были огромные, костяшки в ссадинах. Под глазом расплывался огромный кровоподтек. Злые глаза уставились на Томаса с такой лютой злобой, что доспехи начали нагреваться.
– Мы здесь жидов не любим, – заявил он грозно.
Томас кивнул благосклонно:
– А кто их любит?
– И не позволим им пить кр-р-ровь наших младенцев! – Его кулаки стиснулись так, что кожа на костяшках заскрипела. – Бей жидов и немцев!
Томас не успел объяснить разницу между немцами и англами, он и сам, правда, не знал, кто такие эти немцы, но мужик уже кинулся, как разъяренный бык. Томас отшатнулся, а мужику дал подножку.
Тот как падающее дерево врезался в гуляк за соседним столом, опрокинул вместе со снедью. Его подняли с двух сторон, дали в ухо, мужик с ревом разбросал, он был как медведь в стае псов, но от соседних столов подоспели еще медведи…
Завязалась старая добрая драка. Били всех, кто подворачивался, и даже друзья не могли удержаться от соблазна, когда кто-то из них оказывался уж в очень удобном месте для кулака. Били смачно, сопли и слюни вылетали вместе с кровью и хрипами, били в морду, в ухо, под ложечку, только в спину не били да лежачих не трогали, но и лежачие быстро поднимались, чтобы влупить от всего сердца если не обидчику, то хоть тому, кто оказывался ближе.
Калика сгреб кувшин и отодвинулся в угол, Яра держалась рядом. Томас остался где сидел, боялся, что заподозрят в трусости. Над ним проносились кувшины, посуда, о его голову разбивались блюда, кулаки и матерщина. Наконец остатки гуся брызнули в лицо, а вместо блюда на стол обрушился огромный сапог с толстым слоем навоза на подошве.
Томас оскорбленно взревел, поднялся, как сверкающая башня из хорошего железа. Синие глаза отыскали калику. Тот заботливо наливал Яре вина в кружку.
– Сэр калика!
Олег приветственно поднял кувшин, отхлебнул из горла. Яра неспешно пробовала из кружки. Томас ощутил себя обойденным. Ругаясь, пошел пробиваться сквозь толпу дерущихся, получая и возвращая удары.
– Теперь понятно, почему хозяин берет деньги вперед!
– Почему они все берут вперед, – согласился Олег. – В любой стране.
– Да помню, помню…
Они вышли на улицу, оставив за спиной крики и треск дерева. Воздух был свежий, с легким запахом свежего хлеба и конского навоза. Дома стояли по обе стороны мощеной улицы высокие, стены как на подбор из толстых бревен, окошки узкие, в решетках, а ставни из дубовой доски.
Томас внимательно рассматривал дома. Все та же Русь, но чем ближе к Северу, тем дома сумрачнее, не дома, а крепости. Даже заборы не от коз, как на дальнем юге, а от недобрых пришельцев со Степи. Это сейчас князь в дружбе с половцами, а завтра эти стены могут быть нужнее торгового союза.
– Значит, – решил он, – есть что беречь.
– Шкура каждому дорога, – согласился калика.
– Что шкура! Это тоже нуждается в охране.
Он похлопал себя по поясу. Вместо привычного звона, там висел мешочек с монетами, услышал хлопок по металлу. Переменился в лице, ухватил за концы веревочки. Срезаны чисто!
Калика покачал головой:
– А все в драку рвался!
– Неужто они и драку затеяли, – спросил Томас горестно, – чтобы деньги спереть?
Яра сказала ядовито:
– Не только. И крестовые походы для того придуманы!
Томас хотел ответить резкостью, но чувство вины пересилило: у него срезали, не у калики или Яры. Как еще чаша уцелела, могли и ее… Уж больно он на драку засмотрелся. Так девка смотрит на новые наряды.
Понурые, пошли вдоль улицы, заглядывая через высокие заборы, завистливо провожая лотошников с горками свежевыпеченных пирогов. Вроде бы только поели, но когда оказались без денег, сразу снова захотелось есть.
Навстречу бежал голопузый ребенок, ревел во всю мочь, размазывал кулачками слезы. Томас остановился, погладил его по головке:
– Откуда такое горе? Неужто и у тебя кошелек срезали?
– Не-а! – ответил ребенок, заливаясь горькими слезами. – Моя мама такая злая! У нашей кошечки появились шестеро котят, так она их всех утопила!
– Бедные, – посочувствовал Томас. – А ты их хотел всех оставить?
– Я сам хотел их утопить!
