Афонин взобрался на холм, вытянулся:
– Ваше благородие, в том белом доме засели бежавшие турки!
– Сколько?
– Десятка два, не больше.
Александр хотел было махнуть рукой, преследовать убегающих – последнее дело, но Афонин неожиданно добавил:
– Такую красоту испакостят! Это ж не они строили наверняка!
Александр спросил удивленно:
– Почему так решил?
– А что они сами построили? – ответил Афонин убежденно. – Все чужое. Нам священник говорил, что они и наш Царьград, откуда мы нашу веру православную вынесли, захватили, испакостили, святые церкви в мечети превратили, а сам город богохульно назвали Стамбулом!.. И еще он говорил, что скоро мы пойдем отвоевывать этот город, царя всех городов, изгоним неверных, восстановим святую веру Господа нашего!
Он благочестиво перекрестился. Александр пожал плечами. Велят освобождать Константинополь, так велят. А судя по всему, дело к тому идет. Турок теснят с захваченных ими земель год за годом, а освобожденные земли, кому бы ни принадлежали раньше, становятся уже землями Великой Российской империи.
– Возьми роту, выбей из здания, – велел он. Подумав, добавил: – Я сам пойду с вами.
Скрытно подобраться уже не удавалось, но Засядько и не надеялся. Он выставил лучших стрелков, велел непрестанно стрелять по окнам и по крыше, а сам с обнаженной саблей бросился к парадной двери. За ним грохотала земля от топота ног. Его любили и не отставали, хотя он мчался так, что едва касался земли.
У дверей завязался короткий бой, потом он поднимался по лестницам и переходам, нанося удары, уклоняясь, прыгая через перила, переступая через упавших, оскальзываясь в лужах крови, что стекала по мраморным лестницам и впитывалась в огромные мохнатые ковры.
Наверху послышался женский крик. Александр проскочил между двумя турками, предоставив с ними драться своим гренадерам, взбежал на последний поверх. В маленьком уютном зале на той стороне захлопнулась дверь, ему показалось, что там мелькнула юбка. Он пробежал стремительно, рискуя нарваться на пулю или клинок, распахнул двери, увидел, как на том конце исчезают двое турецких офицеров, волоча за собой женщину с распущенными волосами.
Александр заорал, требуя оставить жертву и сражаться, но они добежали до двери и снова исчезли. С проклятиями, не останавливаясь, он пронесся через анфиладу комнат, пока внезапно офицеры не швырнули женщину на пол и не обернулись к нему, разом обнажив длинные изогнутые сабли.
Это была последняя комната, дверь здесь была единственная. В комнате находились еще люди, Александр заметил их краем глаза, он внимательно следил за противниками. Еще один выхватил саблю и начал заходить сзади. Здесь тень от солнца не поможет, но он был уже не зеленый юнец, и, когда глаза офицеров внезапно сузились, оба задержали дыхание, он молниеносно пригнулся, ткнул назад саблей и тут же, услышав вскрик, шагнул вперед и яростно скользнул лезвием по сабле ближайшего турка. Удар был коварным, кончик достал противника в шею, из разрубленной артерии ударила тугая струя крови.
Александр повернулся к третьему, последнему, улыбнулся нехорошо и поднял саблю. Тот дрогнул, отступил. Только что их было трое против одного, трое сильных и умелых, но двое уже убиты с той легкостью, будто сражались с бессмертным демоном.
– Я сдаюсь! – вскрикнул офицер торопливо и протянул саблю эфесом вперед.
Засядько взял, небрежно швырнул себе за спину к дверям. Там послышались голоса русских гренадеров. Афонин выругался, но успел поймать саблю на лету.
– Уведи пленного, – велел Засядько.
– А эти? – спросил Афонин, указывая на плавающие в крови трупы.
Засядько отмахнулся:
– Черт с ними. Пусть хозяева сами убирают.
Из глубины комнаты донесся старческий голос:
– Я благодарю великодушного русского офицера… Конечно, мы уберем сами… Все, чем можем отблагодарить…
В глубоком кресле, едва видимый из-за высоких подлокотников, сидел глубокий старик. Из-за спинки выглядывала девчушка лет пяти, у нее были живые глаза, смышленое личико. А в углу высокий мужчина хлопотал над плачущей женщиной. Когда он обернулся, Александр ахнул, дернулся, словно получил неожиданный удар в живот.
Это был Грессер, располневший, с нездоровой желтой кожей, впавшим ртом. А когда плачущая женщина отняла ладони от лица, Александр узнал Кэт. Она тоже пополнела, но лицо ее еще оставалось свежим, только у рта залегли скорбные морщинки. Лицо ее было мокрым от слез, губы распухли. Александр заметил, что платье ее было разорвано на груди, а на щеке пламенели отпечатки толстых пальцев.
Появились слуги, запричитали, начали уволакивать трупы, вытирать кровь, захлопотали вокруг хозяина. Александр пошел к дверям, на сердце была такая горечь, что не мог остаться и разговаривать с людьми, один из которых предал, а второй сделал все, чтобы склонить к такому предательству и потом упиваться победой.
На пороге он ощутил, что его дергают сзади за полу. Девчушка смотрела снизу вверх серьезно и по- взрослому мудро. У нее были глаза Кэт, только серые, а в волосах как огонек пламенел оранжевый бантик. Она спросила требовательно:
– А почему ты уходишь?
