– У меня солдаты, – ответил он. – Надо о них позаботиться.
Она подумала, морща курносый носик:
– А кто заботится о тебе?
– Я сам, – ответил он серьезно. – Сильные должны заботиться о других, потом о себе.
Она опять подумала, решила:
– Я буду о тебе заботиться. Ты ж смотри, жди меня. Я еще чуть подрасту и выйду за тебя замуж.
Он осторожно поднял ее на руки, засмеялся:
– Ты еще помнишь?
– Разве такое забыть можно? – удивилась она.
Он ощутил, что ребенок ставит его в затруднительное положение.
– А сколько тебе лет?
– Пять. Скоро будет шесть.
– Да, – согласился он. – Тогда замуж почти пора. Тогда было еще рано… сколько тебе было, три годика?.. А теперь пора…
Она уютно устроилась у него в кольце рук, словно в гнездышке, смотрела все так же серьезно. Чувствовалось, что ей нравится у него на руках возле широкой груди, за которой так часто бухает сильное горячее сердце.
– Я знаю, – сказала она с сожалением. – Но мама почему-то против. Я с ней уже говорила! А я бы уже сейчас могла разглаживать вот этот шрам… Ты такой печальный и одинокий…
Она коснулась розовым пальчиком его лба, потрогала глубокую складку между бровей. Ему стало трудно дышать. Он осторожно опустил ее на пол:
– Шрамы на теле я оставляю другим. У меня только один шрам, но он глубоко внутри. Прямо на сердце.
Из глубины комнаты послышались сразу два голоса:
– Оля!
– Оля, иди сюда!
Александр поцеловал ребенка в щеку, тот подставлял требовательно, и быстро вышел. Спускаясь по мраморной лестнице, чувствовал, как его попеременно душат то гнев, то боль.
Во дворе пленные забились в угол между сараем и конюшней, в них летели комья грязи, камни, палки. Челядь неистовствовала, вымещая обиды. Гренадеры лениво отгоняли греков, объясняли жестами, что пленный – уже не противник, с ним вообще-то можно бы и по-людски. Да и вообще не по-христиански бить и топтать неоружного.
ГЛАВА 20
Оставив пленных в замке под охраной местной милиции, крестьян с оружием, он повел свой десантный батальон обратно. На том конце острова в уютной бухте ждет фрегат Баласанова. Однажды оглянувшись, Засядько увидел, что в сотне шагов за его колонной солдат ползет телега. На передке сидит черный как арап грек, без нужды взмахивает кнутом, а посреди телеги виднеется женская фигура. Она наклонилась над ребенком. Грессер угрюмо восседал сбоку.
Они двигались без остановок до полудня, как вдруг Афонин заорал радостно:
—Ваше благородие, корабль!
Он стоял в десятке саженей впереди на круче, размахивал треуголкой. Засядько крикнул раздраженно:
– Что за корабль?.. До наших еще верст тридцать. А чужих тут быть не должно!
– Корабль! – настаивал Афонин. – Не французский, это точно. И не турецкий. Их флаги я знаю.
Заинтересованный, Засядько взбежал на каменную гряду. Далеко впереди внизу в блистающей лазури медленно двигался корабль. Это был барк или, скорее, баркантина, паруса приспущены, корпус блистает чистотой, мачты явно недавно выкрашены, весь он выглядел чистым, ухоженным и сразу вызывал симпатию.
– Этот корабль мог бы взять наших… соотечественников, – решил он быстро. – Если, конечно, идет в Россию. Или будет заходить в российские порты.
– Значит, свернем к воде? – бодро спросил Афонин.
– Свернем, – согласился Засядько. – Даже более того, искупаемся.
Восторженный рев был ответом. Солдаты, одетые по-российски добротно, обливались потом в средиземноморскую жару. Засядько пользовался каждой возможностью загнать их в воду, солдаты всякий раз самозабвенно бросались в чистейшую теплую воду, барахтались среди лазурных волн, визжали от счастья, как малые дети, топили друг друга, ловили на мелководье крабов и, вопя дурашливыми голосами, шарахались от медуз.
К воде двигались с такой скоростью и неудержимым напором, что, будь впереди любой враг, дрогнул бы и побежал, видя горящие страстью глаза и целеустремленные лица. Засядько на ходу расстегивал мундир, грудь начинала дышать глубже и свободнее: от набегающих на берег волн веяло свежестью.
Оглянувшись непроизвольно, он увидел, как далекий возница завопил, взметнул над головой кнут, начал нахлестывать лошадок, тоже стремясь быстрее добраться к воде.
