– Латкин… Андрей? – растерянно прошептала Шура. – Я слыхала о вас… Вы были с Колей на Мудьюге? Садитесь…
– Простите… мне некогда. Я на секунду.
Загорелый подтянутый солдат с кокардой на фуражке и погонами на плечах произвел на Шуру странное впечатление. Она испугалась его.
Почувствовав это, Андрей взял Шурочку за руки, крепко сжал ее задрожавшие тонкие пальцы и, не выпуская их, будто боясь, что она прервет его, рассказал Шурочке все случившееся с ним и Матвеем Жемчужным.
– Александра Михайловна, не бойтесь меня. Не обращайте внимания на эту форму. Так надо… Я должен был навестить вас… и сказать, что умер Николай Платонович, как подобает большевику и герою.
Шура опустила голову.
– Мне так и не удалось увидеться с Колей, – сказала она и заплакала. – Ведь я тоже была в тюрьме… Меня выпустили недавно, в апреле… за отсутствием улик. И дети там со мной были. Вот старшая до сих пор оправиться не может, все кашляет, болеет… – И она показала на кровать, где лежала худенькая девочка с изможденным лицом.
– Не надо плакать, Шурочка… – мягко сказал Андрей. – Простите, что я вас так называю. Так всегда говорил Николай Платонович. Я почему зашел? Николай Платонович просил меня, если выживу, обязательно навестить вас. А сегодня сама судьба привела меня к вашему дому.
– Подождите, Андрей! Я сейчас угощу вас чем-нибудь…
– Ничего не надо, – поспешно возразил Андрей. – Мы сейчас уходим на фронт. Я пришел только сказать вам… Для меня образ Николая Платоновича никогда не померкнет. Да и не только для меня одного. Прощайте… Я не могу задерживаться.
– Спасибо, что исполнили просьбу Коли, – сказала Шура. – Мы все вынесем… И непременно победим!
– Непременно, Шурочка! – отозвался Андрей уже с порога.
– Боцману… Матвею кланяйтесь… Коля ведь его сильно любил!.. – крикнула Шура вдогонку.
Через несколько дней после приезда на Северную Двину батальон был расквартирован по деревням вокруг селения Двинский Березник.
Стояли томительно длинные дни. Солнце почти не заходило. В короткие воробьиные ночи небо мутнело, как вода, забеленная молоком. Среди солдат только и было разговоров, что о предстоящем восстании. Внешне все держались по-прежнему спокойно. Но лающие команды на английском языке теперь доводили солдат почти до бешенства. Из опасения, как бы бунт не возник стихийно, Андрею и Жемчужному приходилось успокаивать людей.
В полку существовали две власти: явная и тайная. Получив какое-нибудь распоряжение; солдаты прежде всего докладывали о нем одному из членов своей ротной пятерки. Интервентам лихо козыряли, пели в угоду переводчикам похабные песни, по вечерам хором читали «Царю небесный», в воскресенье плясали под гармошку. А по ночам в сараях велись приглушенные разговоры, мгновенно стихавшие, когда приближался кто-нибудь из офицеров.
В подготовку к восстанию были уже вовлечены все роты первого батальона. Второй батальон еще находился в Бакарице.
Андрей на воздухе окреп, разрумянился, посвежел.
Попав на фронт, Латкин своими глазами увидел, как интервенты под предлогом реквизиций беззастенчиво обирали крестьян, отправляя пушнину и меха в Архангельск, а оттуда – за границу. Особенно отличался этим батальонный командир Флеминг, за полмесяца наживший себе большое состояние. Крестьяне так ненавидели его, что он не ложился спать без охраны и для храбрости целыми днями хлестал виски. Солдат он подвергал бесчисленным наказаниям, надеясь таким образом внушить им страх и парализовать их волю.
За избой комендантского взвода на полянке были вбиты в землю железные колья. Провинившихся русских солдат раздевали донага и, распластав на земле, привязывали к этим кольям на съедение комарам.
Солдаты с жадностью прислушивались к далеким выстрелам, доносившимся иногда с Двины. Когда в Березниковский порт возвращались покалеченные английские речные канонерки и мониторы, насупленные лица солдат прояснялись, и членам ротных пятерок опять приходилось успокаивать людей, чтобы они не навлекли на себя подозрений. Нужно было дождаться, когда полк повезут к передовым позициям.
Это случилось в июле.
Среди людей роты особое внимание Андрея привлек молодой солдат Фисташкин. Он ни с кем не заговаривал, неохотно отвечал на вопросы и всегда держался в стороне. Никто не решался поговорить с ним в открытую, и Андрею пришлось взять это на себя.
Только что прошла вечерняя июльская гроза.
Андрей и Фисташкин сидели в окопе.
Полузакрыв глаза и прислонившись спиной к глинистой стенке окопа, Фисташкин тихо напевал старинную протяжную архангельскую песню:
Из блиндажа вышел лейтенант, командир роты.
– Молчать! – крикнул он Фисташкину и со всего размаха ударил его по щеке.
Фисташкин охнул от боли. Андрей перехватил его взгляд, брошенный на лейтенанта. В этом взгляде было столько ненависти, что Андрей про себя усмехнулся. «Э, брат, – подумал он, – ты, кажется, только на первый взгляд такой тихий…»
– Открыть стрельбу по большевикам! – приказал лейтенант Андрею.
– Есть открыть стрельбу по большевикам, господин лейтенант! – громко повторил Андрей.
Ротный командир ушел. Мгновение подумав и покосившись на Фисташкина, Андрей дал пулеметную очередь по болоту.
Фисташкин улыбнулся.
– Вот как надо, видел? – сказал Андрей.
Солдат боязливо оглянулся и кивнул.
– Не робей, Фисташкин, – весело проговорил Андрей, хлопая парня по плечу. – Здесь, по эту сторону фронта, тоже есть советская власть. Нас много, и никакие иноземные сволочи нам не страшны! Ну, подыми голову. Выше голову! – уже командуя, сказал он. – И посмотри мне в глаза… Не выдашь? Имей в виду, если со мной что-нибудь случится, и тебе плохо будет. Товарищи отомстят. Так и заруби себе на носу! Понял?
– Понял, – ответил солдат.
– Чего ж ты дрожишь? Смотри, как вся наша рота дружно живет. А ты что?
– Страшно, товарищ Коноплев… Вдруг кто-нибудь узнает.
– Никто не узнает, если будешь держать язык за зубами.
Он протянул руку за бруствер.
– Там советская власть… Ждет нас.
– А наказанья нам не будет? – осторожно спросил Фисташкин.
Андрей вынул из кармана листовку, привезенную им еще из Архангельска.
– На, читай! По этому пропуску целая рота, даже полк может перейти.
Фисташкин прочитал листовку и вернул ее Андрею.
– Я уже читал ее, давали. А это верно, товарищ Коноплев?
– Конечно, верно. Неужели тебе самому не совестно гнуть спину перед иностранными офицерами? Как он тебя сейчас саданул! До сих пор щека горит.
– Я ночей не сплю, – глухо сказал солдат. – Все думаю: придет Красная Армия, что я скажу?
– Встать! – раздался у них за спиной голос переводчика.
По окопу шел командир батальона, высокий, дородный Флеминг.
