– Что за разговоры? – спросил он по-английски.
– Сказку рассказываю, – по-русски ответил Андрей.
– Скас-ска?…
Андрей спокойно усмехнулся.
– Про Иванушку-дурачка.
Ничего не понявший Флеминг с презрением посмотрел на Латкина.
– Молчать! – крикнул он.
Это было единственное русское слово, которое от него можно было услышать.
Вечером рота была отведена на отдых в деревню Труфаново. Оружие у солдат отобрали. Согласно распоряжению Флеминга, они должны были получить его только при выходе на позиции.
Люди бродили по деревне. Несколько солдат стирали на речке белье.
– А что, Степан, – спросил один из них, обращаясь к Чистову, – Коноплев у нас вроде комиссара? Али Черненко?
– Бог знает, – лукаво, с хитринкой ответил Чистов. – Может, один из них комиссар, а другой командир. Мы, ребята, при начальниках, беспокоиться нечего.
– Я сегодня с Коноплевым говорил, – сказал Фисташкин. – Он нас выведет к своим.
– Ясно, выведет! – горячо подтвердил молодой солдат с лицом, усыпанным веснушками. – Меня что грызло: хоть камень на шею да топись. А теперь не пропаду. Выйдем!
После того как люди поужинали, лейтенант вызвал к себе Андрея и приказал ему явиться к батальонному командиру.
Во дворе избы, где расположился штаб, Андрей увидал нескольких унтер-офицеров и солдат из разных рот. Все это не предвещало ничего хорошего. От командира батальона с какой-то бумагой в руках вышел Жемчужный. Лицо его было бледно. «Чем он так взволнован?» – подумал Латкин.
Оглядевшись по сторонам, Жемчужный отвел Андрея за сарай и сказал ему на ухо:
– В деревне Арсентьевской бунт… – Он снял фуражку и хлопнул ею о колено. – Ой, мамо! Они так заняты – лучше времени не выберешь. Сегодня в ночь, Андрейка, треба переходить линию фронта…
– Я готов, – решительно сказал Андрей.
– А рота?
– Тоже готова.
Жемчужный стоял молча. На лбу его обозначились глубокие морщины. Он повертел бумажку в руках.
– От знаешь… Завтра в наступление… С утра. Нам фартит. Значит, сегодня дадут оружие. Иди в канцелярию, тебя затем и послали. От палачи! – с ненавистью сказал он, увидев группу интервентов. Это были стрелки, вразвалку шагавшие по дороге с сигаретками в зубах. – На подавление.
– Значит, сегодня?… – задумчиво сказал Андрей.
– Сегодня, – басом отозвался Жемчужный.
– Еще бы недельку. Тогда и второй батальон прибыл бы. Вместе пошли бы, Матвей.
– Рано заварилась каша. Ничего не поделаешь. Ждать нам нет расчету. У хлопцев уже терпенья нет.
– Когда пойдем?
– Часа в три ночи. Самое подходящее время. Я еще зайду к тебе.
Они разошлись. Андрей получил приказ, вернулся к себе в роту и передал его лейтенанту. Тот распорядился приготовить оружие. Взводные были посланы за патронами.
В Арсентьевскую поскакал отряд офицеров, предводительствуемый Флемингом. Командир батальона был, как всегда, пьян.
Перед отъездом он осведомился о состоянии людей. Ему доложили, что в батальоне все спокойно.
Приближалась белая ночь. На горизонте вспыхивали голубые зарницы.
3
Как только стало пригревать солнышко, старик Нестеров простился с Любой и Фроловым.
– Нет, други, – отвечал он на их уговоры остаться в Шенкурске, – не держите меня. Зря! Я ведь тоже упрям да норовист. Я слово дал Павлину Федоровичу. Чем способен, тем и посодействую.
С помощью мужиков он перебрался через линию фронта, а затем шел, уже не скрываясь, вместе со своим поводырем – десятилетним Володькой.
– Ты, сирота, не бойся… – успокаивал он мальчика. – Слушай лучше, как птицы поют! Птицы малые и то головы не вешают, а ведь мы с тобою мужики. Я больше всего дятла люблю. Одна песня: «Стук, стук». Долбит с утра до ночи. Бери пример с этой птицы – и счастлив будеши на земли. Да, сирота! Придет осень – отдам тебя в школу…
Ночевали они в деревнях. Тихон беседовал с крестьянами, рассказывал, что случилось с ним на Ваге, что делалось в Шенкурском уезде, пока его не освободила Красная Армия.
– Главное, ребята, – говорил старик, – не подчиняйся иноземцам. Нечего бояться: смелым-то бог владеет. Сковыривай нарыв да горячим железом прижигай. Тогда и Красная Армия справится скорее.
Если появлялся патруль, старика прятали.
Так бродил Тихон Нестеров из деревни в деревню, не зная ни страха, ни усталости. Однажды, когда он находился в деревне Арсентьевской, туда прискакал канадский конный патруль и приказал всем мужикам запрягать лошадей и немедленно отправляться в Двинский Березник. Мужики отказались. Канадцы стали угрожать оружием. Мужики стояли на своем. Тогда солдаты открыли огонь. Несколько человек было ранено, одна девушка убита наповал. Не вытерпев этого, крестьяне схватили колья и бросились на солдат.
Канадцы ускакали.
…Через два часа Арсентьевская, оцепленная сводным отрядом интервентов, была подожжена с двух концов и уже пылала. Скот, выпущенный из хлевов и тоже окруженный солдатами, топтался на болоте. Испуганно мычали коровы, жалобно блеяли овцы. Солдаты гнали по дороге к Березнику табун крестьянских лошадей. На околице деревни был свален в кучи вытащенный из домов крестьянский скарб. Тут же толпились ограбленные крестьяне. Слышались плач, крики, вопли. Черный жирный дым поднимался над горящими избами и расстилался повсюду.
Офицеры во главе с Флемингом, стоя на дороге, наблюдали за пожаром. Кто-то из них громко и по- дурацки хохотал, показывая на обезумевших от горя рыдающих старух.
Тут же на дороге, со всех сторон окруженная конвоирами, в мрачном молчании стояла группа арестованных крестьян, среди них был и Тихон Нестеров.
Один из переводчиков-офицеров, здоровенный рябой парень, с наглой улыбкой говорил арестованным:
– Сами виноваты! Эх вы, темные головы! Заработали себе три аршина?
– Молчи, пес!.. – крикнул Тихон. – Мы знаем, за что гибнем. За родную землю, за народ! А вот за что ты подохнешь, собака? А ведь подохнешь!
Переводчик ударил его по лицу стеком. Но старик, словно не ощутив удара, только тряхнул головой.
– Кто это? – спросил у переводчика Флеминг.
– Не знаю… Неизвестный бродяга. Прикажете расстрелять?
– Да, – сказал Флеминг.
– К речке!
Тихон, конечно, ни слова не понял из этого разговора, но почувствовал, что его ждет смерть. Он не испугался: «Сыт, пожил!..» Ему хотелось одного – умереть спокойно, твердо, ничем не унизить себя перед обнаглевшим и презренным врагом.
Когда солдаты подошли к нему, он замахнулся на них палкой и гневно закричал:
– Никуда отсюда не пойду, хоть волочи. Стреляй на людях! Прочь от меня!
Среди арестованных раздались возмущенные возгласы. Услышав их, Тихон воспрянул.
– Мужики, не робейте, не падайте духом! Крепко стойте за советскую власть! Скоро будет конец псам смердящим… Прощайте, мужики!.. – высоким, звонким голосом крикнул Тихон. – Бог с вами! Любка… батьку не забывай…
Перед его мысленным взором вдруг возникла Люба, как она, держа кафтан в руках, что-то сказала… Он вспомнил сына…
