Сержант опустил глаза вниз и впервые понял, почему остался жив: по его широкому поясу, по медным бляхам, пряжке, толстой темной коже шел глубокий рубец. Рубашка над рубцом и штаны ниже его были рассечены и пропитаны кровью.
– Вот черт, – удивился Андрей. – Я и не почувствовал даже.
– Господи помилуй, – торопливо перекрестился боярин. – Что же ты Нечистого в доме христианском поминаешь…
– Все равно с вами поеду, – упрямо мотнул головой Матях. – Там и моя деревня на дороге. Мне теперича на роду написано Гриш всяких, Варвар и Лукерий шкурой своей прикрывать. Опять же, крестник у меня на дороге остался недобитый. Хромой он ныне, далеко не уйдет.
– Ладно, – неожиданно легко согласился Илья Федотович. – Коли так рвешься… – Он резко повысил голос: – Тит! Коня боярскому сыну переседлай! С нами поскачет! А ты, служивый, в терем поднимись. Я комнату в нем за тобой оставил. Пока сбираемся, Прасковья тебе раны перевяжет. Все одно брони на тебя нет, назад в седло поднимешься, и все. А племянницу мою туда подошлют. Иди, приляг. Хоть дух переведешь.
Боярин Умильный развернулся и быстрым шагом поднялся обратно в дом. Оно и понятно – ему ведь тоже переодеться нужно.
В тереме все осталось как раньше. Да и чему тут было меняться? Кровать, стол, пара табуретов. Андрей потрогал постель, покачал головой: здешний тюфяк был все-таки куда как мягче, нежели тот, что в Порезе. Затем, расстегнув ремень, он осторожно отодрал рубашку от верхней раны. Кровь еще толком не свернулась, поэтому особой боли он не почувствовал. Похоже, разбойничий клинок чиркнул лишь по самой поверхности кожи, ремень не дал ему погрузиться глубже.
– Подожди, хороший мой, – дверь открылась, появилась Прасковья. Как всегда, в простеньком платке, длинном сарафане без украшений. Она поставила на стол деревянную миску, положила рядом кучку тряпок. По комнате сразу пополз кислый запах водки, перемешанной с уксусом. – Постой, дай я посмотрю, болезный.
– Ерунда там, не страшно, – остановил ее Андрей, когда она присела перед ним. – Лучше на спину посмотри. Больно, а самому не разглядеть.
– Так повернись, хороший… – девушка поднялась, отошла и открыла ставни, вернулась. – Ой, пятно какое черное. Что это?
– Кистень долетел, зар-раза. Ничего страшного не видно? Переломов нет?
– Пятно черное, вокруг синее… – спину вдруг обожгло холодом, быстро сменившимся приятной прохладой. – Так легче, боярин?
– Да, хорошо…
– Я тогда пока тряпицу оставлю… – Прасковья обошла сержанта и опять опустилась перед ним на корточки. – Ой, как много. Подожди, помою…
Макая тряпочку в миску, девушка быстро отмыла кровь с живота, протерла рану, приложила к начавшему слегка кровоточить разрезу немного сухого мха. Потом потянула вниз штаны. Матях смущенно зажмурился – но, к его удивлению, «межевой столб» на близость дамских ручек реагировать не стал. Видимо, решил, что сейчас не до того.
Прасковья проложила мхом второй порез, обмотала все тело большим куском новины, помогла натянуть порты, туго застегнуть пояс – чтобы тряпка не разматывалась.
– Сейчас, тряпицу на спине поменяю.
– Ермила! Прохор! – послышался со двора решительный голос боярина. – Что возитесь?! По коням!
– Пора! – подпрыгнул Андрей, торопливо накинул рубаху, метнулся к двери, но на полдороги спохватился и повернулся к девушке: – Я все хотел сказать тебе, Прасковья… Ты самая красивая девушка, какую я только встречал в этом мире.
– Ты хороший человек, боярин Андрей, – после малой заминки ответила боярская племянница.
– Я… – под полом терема послышался топот копыт. – Вернусь, договорим, – и сержант помчался во двор.
Для отражения очередного набега боярин Умильный поднял в седла только пятнадцать человек. Коли его новый сын боярский не ошибся, и татар всего десять-двадцать грабителей, то сил вполне хватит, чтобы вырезать всех любителей чужого добра до единого.
Всадники мчались по дороге стремительным галопом, удерживая поставленные на стремя рогатины, поблескивая начищенными шеломами и шишаками.
«А Беспамятный мой все-таки боярином был, – довольно думал Илья Федотович, вглядываясь вперед. – В сечу сам запросился, раной прикрываться не стал. Храбр. Видать, слава Богу, не прогадал я с ним, положиться можно».
У россоха в сторону Полян отряд отвернул с дороги на узкую, но хорошо утоптанную тропу, перешел на шаг. Впереди расстилался широкое поле осоки, в котором растворялась тропа, и всадники направили коней прямо на него. Под копытами зачавкала вода, кони недовольно зафыркали, но продолжали двигаться вперед, выдергивая глубоко погружающиеся в илистое дно ноги.
– Илья Федотович, – указал вперед Родион. Он щурился от солнца, отчего его глаза и вовсе стали походить на темные щели. – Гляньте, дымов-то нет. Похоже, не тронуты ни Комарово, ни Порез.
– Может, не запалили еще?
– Так ведь до Комарово версты две всего отсель, не более. Крики бы услышали, звон железа.
– Ты, никак, решил, что служивого наши криксы в лесу покусали? Али сам он порезался?
– Нет, батюшка Илья Федотович, – покачал головой Родион. – То станичники могли оказаться. Они на деревню не пойдут, мужиков побоятся. На дорогах супротив странников одиноких промышляют, подводы разоряют, обозы малые…
