Ермила – к соседям Хробыстину и Лыкову мчись. Матвей – тебе Лютов и Юшин. Больше, мыслю, никого оповестить не успею. Все, гоните!
– И где полон? – не утерпел от вопроса сержант.
– У реки Чермасан, – боярин ласково пригладил бороду. – Вотяк, что на Анареченской дороге попался, признал, что Аримхан Исанбет в набеге участие принимал. Купец тоже его кочевье пустым увидел. Стало быть, он.
– Так ведь это почти десять дней назад было!
– Ну и что? Коли купец хорошей дорогой десять дней оттуда шел, то и татары с полоном и добычей не быстрее к юртам своим доберутся. Мыслю, только сейчас они туда и подходят. Теперь им отдых нужен. Только дней через пять с места стронутся. Степь большая, спрятаться легко. Бояться не станут. А мы служивый, логово-то их ныне прознали. От нас верст два по девяносто будет. Аккурат за пять дней и дойдем. Давай в усадьбу вертаться. Бог даст, завтра к полудню тронемся.
В ворота усадьбы отряд кованой рати въехал незадолго до сумерек. Всадники принялись расседлывать коней, отводить их к поилке. В доме только Илья Федотович мог позволить себе небрежно бросить поводья ярыге и уйти в дом. Матях тоже самолично расстегнул подпругу своего уставшего скакуна, скинул уздечку. Ласково поглаживая конягу по морде, довел ее до воды. Заметил ярыгу, подошел к нему:
– Слушай, Тит. Мы завтра опять в поход уходим. Ты мне каурого, на котором я утром вернулся, заседлай, ладно? Понравился он мне. От смерти, считай, унес.
– Как же я его тебе заседлаю, боярин? – удивился тот. – Его же днем забили.
– Как? Почему?! – растерялся Андрей.
– Дык… Рана рваная на боку. Брюхо разодрано, на спине потертости. И загнал ты его совсем, боярин. Вот и забили…
– Как?! Где?
– За домом его разделали. Под навесом, что напротив черного хода. Ну, возле кухни.
Сержант кинулся туда, но все чего увидел – это большущее корыто, в котором лежали окорока, порубленная хребтина, ребра, сваленные отдельно копыта.
– Вот, ч-черт, – присел рядом Матях. В голове никак не укладывалось, что эта куча мяса еще недавно была большим и теплым, дышащим, живым существом. – Извини, меня, каурка. Вот уж не знал, что так получится?
Из дома вышла стряпуха с парящей горячей водой бадьей, остановилась недоуменно уставившись на неожиданного гостя:
– Тебе чего, боярин Андрей?
– Ничего… – Матях поднялся, прошел к конюшне и поймал закладывающего в ясли сено ярыгу за плечо: – Ну-ка, Тит, научи меня лошадей нормально седлать. А то, похоже, эту премудрость я тоже забыл.
Глава 12
Нинутра
Увидеться с Прасковьей в этот раз сержанту не удалось. Вечер он потратил на то, чтобы усвоить хотя бы главные навыки обхождения с лошадьми: как седлать, чтобы складок на потнике не появилось, чтобы седло сидело на спине надежно, но и коню не мешало. Что класть седло на холку нельзя – лопаткам будет мешать двигаться. Что поить нужно прежде, чем кормить. Что коня на одном зерне долго держать нельзя – брюхо вспучит. Сеном нужно прикармливать обязательно, а еще лучше – травой. Что жеребцов в поход брать опасна – буйные они, дурные и непослушные. Жизнь доверить можно только кобыле, али мерину.
Поутру же начались хлопоты другие. Поскольку доспехов, подходящих Матяху по росту и стати, в усадьбе не нашлось, для него срочно слатали тегиляй: расшили, вставив на боках суконные клинья и прикрыв их кольчужными лоскутами, длинный и толстый, плохо мнущийся халат, набитый ватой и конским волосом, местами выпирающим из швов. Помимо суровых ниток, халат во множестве простегивала тонкая стальная проволока, а потому так просто, саблей без сильного замаха или ножом прорезать его было невозможно.
Пока Андрей на нижнем этаже дома занимался примерками и ждал, пока подворники управятся с работой, у стен усадьбы собирались отряды: десять ратников во главе с Дорошатой, пятнадцать – у Лебтона, двадцать – у боярина Хробыстина. Лютов и Юшин пришли сам-два, а помещика Лыкова, как назло, дома не оказалось. В Хлынов ненадолго отъехал. Ждать – времени не имелось.
Получив готовое защитное снаряжение, Матях отправился на конюшню, где ярыга подвел ему оседланную чалую[93] лошадь, пояснил, что лежит в сумках на заводных скакунах, и вручил поводья сразу трех коней. После этого у боярского сына осталось времени только на то, чтобы перехватить на кухне пару пирогов с зайчатиной и подняться в седло.
В этот раз отряд из шести десятков всадников шел вовсе без обоза. Только благодаря этому Илье Федотовичу и удавалось двигаться по узкой, местами вовсе растворяющейся среди кустарника и травы тропе, тянущейся у самого берега Лобани. Вытянувшиеся в длинную цепочку ратники огибали взгорки и болотины, ныряли в овраги и выбирались на холмы, пробивались через ивняки или вброд переходили неглубокие ручьи и протоки, впадающие в реку. Боярину Умильному ни разу не удалось перейти в галоп или хотя бы на рысь, но кони все равно шли раза в три быстрее пешего человека, а потому уже первую дневку воины устроили у впадения Лобани в Кильмезь. Напоив коней, люди повесили им торбы, сами подкрепились пока еще свежими пирогами, и примерно спустя час повернули на закат, двигаясь вдоль слившейся в единое целое реки. К сумеркам ратники вышли на берег Вятки и даже успели продвинуться вниз по течению еще на несколько верст.
Отряд остановился, только когда окончательно стемнело. В первую очередь воины позаботились о лошадях, сняв с них поклажу, расседлав и напоив. Потом подкрепились сами и улеглись спать. Бояре, за исключением Лебтона, растянулись прямо на земле, завернувшись в медвежьи шкуры – немцу его холопы расстелили ворсистый бухарский ковер, положили высоко взбитую подушку и ватное одеяло. Холопы ограничились либо снятыми с конских сил потниками и чепраками, либо попонами. Правда, кое-кто имел в загашнике сшитые из звериных шкур покрывала, а сержант нашел в одном из своих тюков войлочный цветастый ковер, в который и завернулся, словно сосиска в тесто.
Утро началось с пирогов, нескольких глотков сырой речной воды, запитой хлебным вином, седлания
