мясо и каждые три-четыре минуты крутил головой по сторонам.
– Скучаешь, боярин Андрей? – от стойбища подошел Семен Юрьевич Дорошата, покачивая кожаным мешочком размером с кошель зажиточного купца. – Не пьешь, не играешь, разговоров не ведешь.
– Отдыхаю, – хмуро ответил Матях.
– А я смотрю, ты пустым мясом давишься, – опустился рядом Умильновский сосед. – Захотел приправой своей походной с тобой поделиться.
Семен Юрьевич протянул сержанту мешок. Матях заглянул внутрь, сунул палец в серый порошок с черными крапинками, попробовал на язык и от неожиданности передернул плечами – это оказалась соль, примерно наполовину перемешанная с перцем.
– Что такое, служивый? Приправа обычная, у нас в Вятских землях все такую с собой берут, – удивился реакции Андрея Дорошата, и рассеянно поскреб себя по ребрам. Ничего, естественно не почувствовал и сам же рассмеялся. По телу, словно холодная драконья кожа, переливалась мягкими изгибами толстая панцирная кольчуга, под которой таился толстый кожаный поддоспешник. Где уж тут почесаться – не всякий меч до тела достанет. – Чую я, дурные мысли тебя гложут, боярин. Поделись, к чему таиться? В одном строю нам сражаться, вместе победу обретем, али головы сложим. Вместе и беды одолевать должны.
– Никаких мыслей, – пожав плечами, Матях обильно посолил мясо. – Просто не верю я бею. Обманет. Нас тут задержит, а сам, небось, уже татар предупредил.
– С чего бы это?
– Так ведь мусульмане они, – ответил Андрей и на всякий случай уточнил: – Аллаху молятся. А мы – христиане. По их понятиям – неверные. Значит, предадут они нас при первом удобном случае. К тому же, они кочевники, татары. А мы – русские…
– Скажешь тоже, служивый… – от всей души расхохотался боярин. – Какая разница, мусульманин, христианин? Бог един! Нет татар, русских или башкортов, все люди едины перед Господом. Анвар-бей государю Иоанну присягал. Значит, он собрат он наш. Аримхан присягал Ямчургею, а посему враг он наш. Неважно, какого ты рода-племени, какому Богу молишься. Главное, это честь твоя. Клятва, которую ты на верность господину своему принес. Тех же татар возьми. Те, что тверские, испокон веков Москве служат. Те, что поволжские… Так ногайцы дербышевские за нас дерутся, ямчургейские против. Крымские татары султану османскому верны. Али греков возьми. Они, хоть и православные, а за османов. Или смоленских мужиков. Они, как удача ратная обернется, то Москве присягают, то Литве. И дерутся каждый раз честно. Что же они, нерусские, что ли?
– Все равно я бею здешнему не верю, – упрямо мотнул головой Матях. – С чего бы это он обрадовался, когда ему в походе нашем участие принять предложили? Умереть торопится?
– Так ведь любой за честь примет за отчизну живот положить, – вроде даже и не понял собеседника боярин. – Послужить делу царскому, славу ратную обрести. Вот Анвар-бей всех своих холопов и скликает. Потому и пир закатил, что в поход вместе с нами выйти разрешили.
– А-а-а… – кивнул сержант, не понявший ни единого из аргументов боярина. В его мире новобранцы, узнавшие, что поедут в Чечню, не то что не радовались возможности «отчизну защитить» или «славу ратную обрести», но некоторые вообще чуть не вешались.
– Вот то оно и есть, служивый, – кивнул боярин и аккуратно вытянул из рук Андрея свою мягкую солонку. – Все мы одному государю, и общей земле служим. И верить должны друг другу, иначе нельзя.
– Неужели все так уж и честны? – криво усмехнувшись, поинтересовался Матях.
– Без Иуд в любом роду не обходится, – боярин затянул узел мешочка с такой силой, что едва не порвал веревку. – Однако недруга понять и простить можно. Но Иуду – нельзя. Изменникам святой земли место одно – на колу. Им жить нельзя.
– Вот так заснешь, соседу доверившись, – тихо предположил Андрей, – а утром обнаружится, что он-то Иудой и стал.
– Но ведь и без сна тоже нельзя, служивый, – поднялся с земли Дорошата. – Поэтому, служивый, нужно уметь верить.
Заяц нукерам попался небольшой, а потому хорошо пропекся над огнем и мясо его легко отделялось от костей. Аримхан Исанбет макал кончик ножа в мешочек с пряностями, потом втыкал его в угощение, аккуратно срезал ломоть, отправлял в рот. Очистив очередную косточку, он откладывал нож, брал ее в руку и метал в танцующую перед ним обнаженную невольницу, пытаясь попасть в живот. Пока еще это не удалось ни разу, но зато от самого процесса Аримхан испытывал огромное удовольствие.
Наконец-то в его роду установился нормальный порядок. И нукерам больше не нужно ловить в отаре овец, когда у мужское желание начнет перехлестывать терпимые пределы, женам не нужно ходить по солнцепеку за кизяком, не нужно вычерпывать воду из колодца, разводить на рассвете огонь. Для всего этого существуют русские. Их дело трудиться, а четным ногайцам Аллах завещал отдыхать, отдавать приказы своим невольникам и точить сабли для новых набегов. Поэтому не имело значения, попадет он костью в свою невольницу или нет. Важно то, что он может делать это. Может делать вообще все, что захочет: хочет, кости кидает, хочет – утоляет свою похоть. А захочет – может приказать рабыне самой запихать все кости себе между ног, и та сделает это, не посмев поперечить ни единым звуком.
Снаружи послышался топот, перед юртой спрыгнул на землю верный Замлет, торопливо поклонился порогу и, придерживая саблю за рукоять, вошел внутрь:
– Прости, хан, но русские совсем рядом!
– Вот как? – если Аримхан и испугался этого сообщения, то вида не подал. Просто отложил блюдо с кроликом и указал своему соратнику место рядом с собой.
– От кобылиц примчался наш табунщик, молодой Тади Тахташ, внук одноглазого Тахташа, погибшего под Каза…
– Я помню! – остановил его хан, вскинув ладонь.
– Он видел следы подкованных коней, идущих к кочевью соседа нашего, Анвар-бея. Много следов.
Аримхан кивнул.
– Табунщик, хотя и молод, но оказался смел и сообразителен. Он подкрался к кочевью и увидел там
