Удар башкирцев пришелся практически по пустому месту: враги разбежались. Битва была выиграна окончательно и бесповоротно. Спасая свои жизни, татары во весь опор мчались, куда глаза глядят, словно брызги от брошенного в темные воды камня. Большинству из них повезло: легкие и быстрые как ветер степняки мчались все в том же направлении, что и раньше – вдоль вытоптанной обозом колеи. С веселым посвистом они нагоняли одиночных врагов и весело опускали свои сверкающие клинки им на спины, головы, рубили по ногам. Взмах – и вот уже не всадник, а просто оседланный конь, яростно взбрыкиваясь, продолжает бешенную скачку. Следом двигалась на рысях и кованая рать, потерявшая плотный строй, но по-прежнему грозная и смертоносная.
Расстояние до длинного обоза, в котором вперемешку катились запряженные волами арбы с огромными колесами из цельного дерева, легкие двуколки, груженые пучками стрел, обычные телеги, сколоченные из толстых жердей, победители преодолели за считанные минуты. Завидев их, кинулись прочь, в широкую степь одетые в шаровары и халаты женщины, испуганные дети. Началось самое веселое и интересное: всадники гоняли чернооких грудастых девок из стороны в стороны, словно попавших в загон зайцев, сбивали конями с ног, заваливали в траву, сдирали легкие атласные штаны либо задирали платья. Жалобные крики сливались с веселым смехом и перекличками друзей. Голых баб отпускали побегать, чтобы поймать снова, распинали между торчащими из земли корнями, ими менялись, их собирали в обвязанные веревками кучки.
Про освобожденный от жестоких басурман полон победители вспомнили не раньше, чем через час, и все это время спасенные смерды и девицы в просвечивающих лохмотьях, бывших когда-то сарафанами и рубашками, простояли, по-прежнему привязанные к подводам и возам. И только когда веселые холопы и их торжествующие союзники устали развлекаться и, связав полуголых баб, начали рыться в сложенном на телегах барахле, некоторые из них мимоходом почиркали ножами по веревкам, и продолжили заниматься своим делом, выискивая среди мешков и свертков что-нибудь ценное и не очень большое.
Минут пять Андрей, тяжело дыша, стоял с бердышом на перевез, но драться было больше не с кем. Конная лава укатилась куда-то вдаль, одиночные татары предпочли уносить ноги, не возвращаясь на опустевшее поле боя, а добивать узкоглазых раненых, стонущих то тут, то там у сержанта рука не поднималась. Тем более, что он не очень различал, кто из них злобный ногаец, а кто – дружелюбный башкир. Матях немного прошел по полю, увидел блеснувшую меж халатов кирасу, наклонился, отпихнул в сторону лежащего сверху мертвеца. На добротном немецком железе четко пропечатывался след от конской подковы, однако кираса не смялась, выдержала.
– Эй, есть кто живой? – постучал сержант по железу согнутыми костяшками пальцев.
В ответ послышалось утробное мычание. Матях вздохнул, зашел с другой стороны, поднатужился, ухватившись за конскую ногу, сдвинул тушу чуть в сторону. Открылся шлем. Андрей приподнял железную маску, улыбнулся хлопающему глазами Лебтону:
– Как настроение, сударь?
– Спасибо, боярин. Мне кажется, я цел. Если, конечно, ты не ангел смерти. Откуда столько крови? Ты ранен или убит, боярин Андрей?
Только теперь, постепенно отходя от ярости битвы, сержант ощутил плечами влажный от впитанной крови тегиляй, увидел куски свисающих лошадиных кишок. Его немедленно затошнило, и Матях торопливо избавился от матерчатого доспеха:
– Фу, какая гадость!
– Не скажи, боярин, – попытался покачать в шлеме головой немец. – Это была печень. Она очень вкусна, коли ее в вине мозельском вымочить и на углях запечь.
– Спасибо, я сыт… Ну вот, рубашка тоже испорчена! – Андрей сдернул через голову и откинул в сторону покрытую множеством кровавым пятен одежду, оставшись в одних портах и поясе на голом животе.
– Ого. Откуда столько шрамов, боярин? – окинул его взглядом рыцарь.
– Стрелы татарские, – небрежно отмахнулся сержант. – Попал я тут недавно в переделку.
– Прости, боярин, – прокашлялся немец. – Если ты не очень устал, может, поможешь мне подняться?
– Да, – спохватился Андрей, и принялся растаскивать мертвецов. Нашел на земле чью-то пику, с ее помощью отвалил в сторону лежащую у немца поперек ног конскую тушу. Потом ухватил товарища по оружию за руку, поднял вертикально. Нашел ремни на плечах, расстегнул, помог снять шлем.
– Благодарю, боярин, – облегченно перевел дух Лебтон. – Если не затруднит, помоги от юбки избавиться.
Пластинчатая латная юбка также крепилась несколькими ремнями, после освобождения от которых тяжело шмякнулась вниз. Ремни на руках и на бедрах немец расстегнул уже сам, оставшись в одной только кирасе.
– Я вижу, судьба оказалась к нам благосклонной, – огляделся Лебтон. – Мы храбро сражались и одержали победу.
– Да уж, мы с тобой оба изрядно постарались, – рассмеялся Матях, утер мокрое лицо, взглянул на ладонь: – Вот черт! И тут кровь. Нет уж, печень, может, жареной и хороша, но я хочу умыться. Если кто-то станет меня искать, я у колодца.
Поначалу Андрей направился в сторону брошенной татарской стоянки пешком, но, увидев заводных коней, вполне резонно предположил, что верхом у него получится быстрее. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти – как будут говорить в этих местах спустя четыреста с половиной лет.
Когда он вернулся к месту сечи, между заваленной трупами и изрытой копытами землей и ближним лесом стоял в три ряда длинный обоз. Смерды с кровавыми шрамами на запястьях разбирали тела, оттаскивая к глубокой яме мертвых врагов, среди которых почему-то не обнаруживалось ни одного раненого, а погибших и раненых русичей укладывали на свежую траву, брошенную в повозки. Скорбное действие отнюдь не мешало бурному пиру, идущему в полусотне метров в стороне, возле обоза. Здесь вовсю пылали костры, жарились бараньи туши, ручьем тек кумыс и вино. Ничего не поделаешь, радость от трудной победы невозможно заглушить горечью утрат, на алтарь этой победы принесенных. Впрочем, уцелевшие воины не забывали про раненых, время от времени совершая визиты к телегам, принося друзьям ломти жареного мяса и лечебное красное вино из взятых в поход припасов.
Когда Матях спрыгнул с коня, вонзил свой сверкающий, тщательно отмытый в колодце бердыш в землю и сладко потянулся обнаженным телом, прикидывая, к какому из костров направить свои стопы, над лагерем внезапно повисла тишина, в которой с трудом различался уважительный шепоток: «Нинутра… Нинутра
