– Ура-а-а! – подхватили клич довольные воины и поспешили к кострам за своими чашами.
Сержант тоже пару раз опрокинул в себя кумыс, запивая съеденное мясо, кинул в рот несколько приторно-сладких фиников, и почувствовал, как голова окончательно «поплыла».
«Кажется, в кефире всего полпроцента алкоголя, – попытался вспомнить он. – Это сколько же я выпил? Надо закусить».
Однако вместо закуски почему-то получилось так, что он выпил еще две пиалы кумыса, после чего вытянулся во весь рост и с удовольствием заснул. Проснулся Андрей от холода – после захода солнца спать полуголым оказалось не очень удобно. Поэтому он спустился к общему лагерю, взял чей-то халат, завернулся в него и заснул снова. На этот раз – до утра.
– Мы нападем на них, уважаемый Аримхан? Мы сейчас пойдем и разгоним их всех, да?
Проскакав по широкой дуге, Аримхану Исанбету удалось собрать часть своих нукеров, не попавших под стрелы и сабли преследователей, не затерявшихся в травяных просторах. Три десятка мужчин. Всего три десятка из гордого и богатого рода. Все молчали, осознавая горечь произошедшего, и только один, мальчишка лет четырнадцати, имени которого хан не помнил вовсе, продолжал задавать глупые вопросы, толи надеясь избавиться от ужаса, прогнавшего его с поля боя, толи и вправду надеясь вернуть вчерашний счастливый день.
– Нет, – покачал головой Аримхан, – мы не станем их трогать. Я знаю, что все вы храбрые воины и готовы сложить свои головы, чтобы уничтожить прирученного русскими ифрита. Но я не для того стал ханом рода Исанбетов, чтобы он оборвался на моих глазах. Нет, я сохраню вас всех, чтобы вы смогли уронить свое семя в лоно женщины, чтобы оставили детей, храбрых воинов. И когда под юртами рода Исанбетов опять послышаться детские голоса, вот тогда мы и вернемся со своей местью.
Ногаец отвернулся от горящих вдалеке ярких точек, от десятков костров, возле которых сейчас делили его добро и его женщин и неспешным шагом поехал в темноту, уводя последних нукеров рода, только что переживших самую страшную в своей жизни битву.
Новый день означал расставание. Башкиры, разбившись на отряды по семь-восемь человек уходили в степь собирать имущество, которое отныне принадлежало им, увозили новые юрты к своему кочевью, складывали найденные окрест камешки в высокий столбик. Здесь они встретились с Богом войны, и память об этом должна остаться для многих и многих последующих поколений. Русские же ратники, собрав свое имущество в чересседельные сумки, вешали его на спины заводных коней, которые будут идти вслед за обозом, везущим раненых, павших и добычу. За повозками на тех же веревках, на которых всего день назад шел русский полон, теперь бежали дочери и жены тех, кто этот самый полон захватывал.
Боярину Андрею никто из холопов или бояр никто ни советов, ни указаний давать не посмел, но сержант и сам сообразил, что делать. Заводных коней – в общий табун, бердыш – за спину, чалого коня оседлать, и вместе с основным отрядом – вперед, в полной готовности к схватке на случай засады.
Умом он конечно понимал, что выглядит так же глупо, как Рэмбо в Афганистане: голый по пояс, плечистый, весь в шрамах и увешан оружием, хотя воевать не с кем. Но что поделаешь, если тегиляй и рубаха безнадежно испорчены, а оружие в походе положено всегда иметь под рукой.
Матях нагнал Умильного, пристроился рядом, благо степь позволяла – хоть всю армию в ряд выстраивай. Покосился на своего начальника, пару раз кашлянул и, не дождавшись ответа, спросил:
– Вроде победили, Илья Федотович. Полон вернули, добычу взяли. О чем грустить?
– Взяли, взяли, – кивнул боярин. – Да только не всех освободили. Сказывают, племянницу мою, Алевтину Куликову, в Богородицком ногайцы в полон увели. Нынешний полон аккурат из Богородицкого получается. А Алевтины средь них нет. Видать, бею Низибу досталась. Можно поискать, купцам челом бить, выкуп заплатить, да надо ли? Чую, позора она хлебнула полной мерой, как все девки сии.
– Может, и хлебнула, – пожал плечами Андрей, – только своя кровь все-таки. Пусть лучше дома сидит, а не у чехов каких-нибудь на цепи.
– Ее теперь и замуж никто не возьмет. Порчена девка.
– Я не про «замуж», – покачал горловой сержант. – Я про нее говорю. Пусть в старых девах останется, да только мук лишних терпеть не станет.
– Добрый ты, однако, служивый, – неожиданно улыбнулся боярин. – И не поверил бы, что секирой своей направо и налево басурман, аки траву косил.
– Есть время для сенокоса, а есть время для собирания цветов, – переиначил Библию сержант. – Не надо грустить. Нужно вытаскивать девицу, коли возможность есть.
– Гнать можно было дальше, – вздохнул Умильный. – Поймали бы купца какого, али татарина из ногайцев. Узнали, где Низиб кочует. Да токмо у меня один холоп в сече зарезан, да двое раненых. У Лебтона двое мертвых, у Дорошаты пятеро раненых. Хробыстин Сергей Александрович двух холопов холстиной укрыл, да еще двоих увечными везет. Полон освобожденный… Куда мне с таким хомутом в погоню уходить?
– Можно, значит, татар в степи ловить?
– А чего же сложного? – пожал плечами Умильный. – Степняк, он ведь существо беззащитное. Овцы завсегда при нем, табуны, жены, дети, юрты. И ползет он со своими стадами от колодца к колодцу по полверсты в день. А мы с тобой жен, детей, добро за крепкими стенами дома оставили, на коней сели, да заводных прихватили. И не травой скакунов покормим, а овсом отборным, и не всякого с собой возьмем, а самого быстрого. И куда этот бек от нас денется, куда убежать сможет?
– Что же они тогда деревни наши грабят?
– А потому и грабят, что как крысы тайком подкрадываются, да убегают в дальние края, али за стены крепостей, навроде Казани бывшей, прячутся. Но уж коли мы этих крыс в своих пределах ловим – травим всех до последнего, пощады в этом деле не бывает.
– Это здорово, – кивнул Андрей. – А коли так, то почему бы нам не сходить на Волгу, да и не поймать там хана Кубачбека? Помню я о своем прошлом мало, но засело у меня в башке это имя. Чую, именно он людей моих побил, да и меня едва жизни не лишил…
– Месть, дело славное и нужное, служивый, – вздохнул боярин Умильный, – да только плод, на коий ты замахнулся, больно крупный, да высоко растет.
