В одиночестве, среди поколений усопших Чарвиков, Грей преклонила колени у могилы той, что получила это имя лишь вследствие замужества, – у могилы своей матери. Сжимая в руках букет поздних цветов, скудные остатки летнего многоцветья, она запахнула плащ и склонила голову.
– Как долго я тоскую по тебе, – прошептала Грей, не желая говорить громко в этом скорбном месте. – Я…
Слезы комком стояли в горле, жгли глаза. Стоило выговорить хоть слово, и рыдания вырвались бы из груди. Тыльной стороной ладони она смахнула влагу с ресниц.
– Прости, что не смогла быть такой, как ты, – прошептала Грей, вспоминая силу и твердость своей матери, которая даже такому властному человеку, как Эдуард Чарвик, не позволила растоптать себя. Она всегда умела избежать проявлений его гнева и получить для себя и своей нелюбимой отцом дочери все, что ей было нужно. Кроме того, она умела вести себя с недоброжелателями, чему ее дочь так и не научилась, а ведь это позволило бы держать в руках будущее. Но она обязательно научится.
Судорожно вздохнув, Грей положила цветы на одинокую могилу и постояла над ней. Юбки платья намокли от росистой травы, пока она стояла на коленях у материнской могилы, но девушка не обращала внимания на это неудобство, оставляя уединенный холмик на семейном кладбище.
Грей замедлила шаги, приближаясь к свежей могиле, в которой лежал Филипп. Почувствовав озноб, она обхватила себя руками и остановилась у места погребения брата.
Неизвестно, долго ли она стояла здесь в глубокой задумчивости, но, подняв наконец голову, девушка заметила, что первые лучи солнца уже скользнули по небу и окрасили небеса оранжевыми бликами.
– Ты скорбишь по нему? – раздался насмешливый голос.
Грей испуганно повернулась, чтобы увидеть нарушителя спокойствия. Гильберт стоял недалеко от нее, в темно-зеленом плаще, свисавшем ниже колен; видна была лишь полоска черных обтягивающих штанов над отворотами сапог.
Грей возмущенно выпрямилась в полный рост.
– Вы мне помешали, сэр, – сказала она, удивляясь, как одно лишь присутствие этого человека прогнало холод из озябших конечностей.
– Приношу свои извинения, – он коротко поклонился, прежде чем подойти ближе. – Я бы не стал вмешиваться, но отряд сопровождающих ждет.
Опустив глаза, Грей снова повернулась к барону Бальмейну спиной и глянула на место последнего успокоения Филиппа.
– Кое-что давно уже беспокоит меня, – сказала она, – и я хотела бы, чтобы вы мне сказали, да или нет.
Гильберт встал рядом.
– О чем ты хочешь спросить меня? – с подозрением поинтересовался он.
Грей подняла на него взор:
– Исповедовался ли мой брат перед смертью? Гильберт был явно ошарашен ее вопросом.
Множество самых разных чувств отразилось на его обычно бесстрастном лице, прежде чем оно приобрело присущее Гильберту хладнокровное выражение. Он покачал головой.
– Нет, об этом речи не шло. Филипп умер как трус.
Гнев разрастался в душе Грей. Она быстро повернулась и пошла прочь.
Гильберт легко догнал ее и повернул лицом к себе.
– Поверь мне, – сказал он, и жесткая складка пролегла у его губ. – Даже если бы на него и наложили крест, он не принял бы его.
– Так же, как не принял бы ты? – бросила она в ответ. – Я плохо знала Филиппа, поэтому не могу судить о нем, но теперь я поняла твое черное сердце, Гильберт Бальмейн, – она стряхнула руку, касавшуюся ее. – Поберегись, как бы тебя не постигла та же участь, что и человека, которого ты убил.
Гильберт сильнее сжал ее руку, кровь бросилась ему в лицо.
– Я хотел бы пояснить одну вещь, леди Грей, – произнес он сквозь зубы. – Не я сразил вашего брата, хотя с радостью воспользовался бы случаем, чтобы своей рукой убить его.
– Да, мне известно, что твоя коварная негодяйка-сестра нанесла решающий удар. Сделала ли она это, чтобы спасти тебя от клинка Филиппа? Нет, каковы бы ни были его преступления, но не мой брат трус, а ты и твоя сестра!
Гильберт склонился к ней:
– Ты ошибаешься.
– Я сама видела его смертельную рану! – выкрикнула Грей, и волна тошноты поднялась к горлу при воспоминании о ночи, проведенной у тела брата. – Он убит в спину трусом, убит, как дикий зверь.
Гильберт удивился:
– Ты видела?
Как это могло случиться? Филипп был две недели как мертв, когда она вернулась из аббатства. Его должны были похоронить задолго до ее приезда.
Неожиданный горький смех, внезапно сорвавшийся с ее уст, рассердил Гильберта, он и сам не понял почему.
– Думаешь, отец избавил меня от такой жестокости? Он заставил меня…
Сообразив, что сказала больше, чем намеревалась, Грей не договорила.
– Берегись, Бальмейн, – тихо сказала она. – В каком бы зле ты ни обвинял Эдуарда Чарвика, ты еще не знаешь его. Хотя я и сама до недавнего времени не знала его по-настоящему. А он мой… – Грей замолчала, полная решимости не называть его больше отцом.
Не обращая внимания на предостережение, Гильберт приподнял ее подбородок:
– К чему он тебя принудил? Грей отвела глаза.
– Говори, черт тебя побери! Грей покачала головой.
– Я все равно узнаю.
Девушка встретилась с ним взглядом:
– И что из этого? – в ее голосе звучал леденящий холод. Пораженный вызовом, который бросила ему слабая женщина, Гильберт долго смотрел в ее холодные серебристые глаза.
– Я хочу понять, – наконец произнес он.
– В самом деле?
Кровь Господня! Она заставляла его чувствовать себя последним подонком. Он провел рукой по непокорным кудрям и кивнул.
Грей на мгновение закрыла глаза, потом снова встретилась с ним взглядом.
– Тогда постарайся понять. Я провела целую ночь рядом с телом мертвого брата, в молитвах о нем. Я просила Бога покарать тех, кто погубил его. Так что можете обвинять меня в коварстве и обмане, барон Бальмейн, но сначала покайтесь в своих грехах.
Поначалу на Гильберта нахлынул гнев, потом сострадание. Яростный, ослепляющий гнев, вызванный жестокостью Эдуарда Чарвика. А потом – то самое сострадание, которое он старался заглушить в своей душе с того момента, как увидел ее. И еще одно, более глубокое чувство…
Гильберт покачал головой, чтобы стряхнуть одолевшую его вдруг слабость. Ему нет никакого дела до этой женщины. Не хочет он испытывать страдания, которые испытала она от руки своего безжалостного отца. Ему хочется, чтобы она поскорее уехала из Медланда, прежде чем окончательно околдует его своими чарами. Он хочет забыть ее.
– Ты не знаешь многого из прошлых событий, – сказал он, опуская руку Грей и делая шаг назад. – Но, может быть, лучше для тебя думать обо мне плохо, чем знать, каким человеком был твой брат на самом деле.
Гильберт круто повернулся и пошел по направлению к замку, хромая больше обычного.
– Возвращайтесь в аббатство, дитя, – бросил он через плечо, в последний раз скользнув взглядом по той, кого он предоставлял судьбе, определенной им самим.
С тяжелым сердцем глядела Грей ему в след, и только когда он скрылся из виду, тронулась с места.
ГЛАВА 10