догнать его, если только он не очень далеко ушел.
- Но как же так, Антоша... - беспомощно разводит руками Маша. - Почему он вдруг ушел?
- Ах, Маша, Маша! - вздыхает Мушкин. - Неужели вы сами не догадываетесь? Ну, я пошел. Его нельзя оставлять одного в таком состоянии...
- Ну и я тогда с вами! - решительно произносит Маша. Раз он из-за меня, то я должна...
- Нет, дорогая моя Машенька, - ласково кладет ей руку на плечо Михаил Богданович, - вы должны остаться. Представляете, что произойдет, если вы уйдете? Жаль, конечно, что Юра сбежал, но тут уж ничего не поделаешь...
- Я тоже протестую против вашего ухода, - раздается вдруг не очень твердый голос Левы Энглина - сказалось-таки пренебрежительное отношение его к закуске.
- А как же это вы обнаружили, что я ушла из-за стола? усмехается Маша. - Вы ведь не замечали меня, даже когда я рядом с вами сидела.
- Да ведь я просто робел. Потому и выпил, кажется, немного больше, чем надо... Но вы не уходите, пожалуйста. Очень вас об этом прошу. А то я...
Он не договаривает, так как появляется Илья, и они вдвоем уводят Машу к столу.
- Извините меня, Антоша, - виновато кивает она Мушкину.
Михаил Богданович не задерживает Антона, он понимает, что тот не может оставить своего друга одного.
- Очень жаль, Антоша, что вы уходите, - говорит он на прощанье, крепко пожимая ему руку. - Пожалуй, вам действительно нужно догнать Юру.
- Вы не думайте только, что он что-нибудь такое может сделать...
- А я и не думаю этого. Я его хорошо знаю. И отпускаю вас только потому, что понимаю, как ему будет тяжело в эту ночь одному. Но скажите ему все-таки, что обидел он меня. Или лучше ничего не говорите. Я потом сам ему это скажу.
А Юра в это время, ссутулясь, идет по широкой улице Садового кольца, не замечая ни снега, ни редких пешеходов, спешащих куда-то с чемоданчиками и свертками под мышкой. Хотя он и выпил у Нестеровых несколько рюмок коньяку, но чувствует себя совершенно трезвым. Он даже не ощущает никакой обиды ни на кого и вообще, кажется, не думает ни о чем. Просто идет куда-то без определенной цели...
Сквозь морозные узоры на стеклах причудливо светятся окна домов. 'А ведь это все картины... Не завершенные картины, задуманные каким-то сумасшедшим художником, - рассеянно думает Юрий. - Все нереально, как у абстракционистов, но в красках художник этот понимает толк...'
И вдруг кто-то сзади берет его за локоть. Но Юрий не оборачивается даже.
- Ты куда это? - слышит он очень знакомый голос. - Тебе же совсем в другую сторону.
Ну конечно же это Антон.
- А я вовсе не домой, - не поворачиваясь к нему, произносит Юрий.
- А куда же?
- Так просто...
- Ну, знаешь ли! - решительно дергает его за руку Антон. - Это уж черт знает что! Обиделся, значит, приревновал? И не стыдно тебе за эти зоологические чувства? Эх, Юра, Юра, первобытный ты человечище! Ведь я за тебя там у них сквозь землю готов был провалиться...
А Юрия будто и не касается все это. Он идет, попрежнему понурив голову, и, кажется, не слышит даже, что говорит ему Мушкин.
- И ведь абсолютно никакого повода для ревности Маша тебе не подала, - продолжает Антон, - а ты...
Он еще долго поносит Юру, называя разными обидными именами и сравнивая с приходящими ему на память литературными персонажами ревнивцев. Видя, однако, что его не пронять, Антон меняет тактику.
- Да ты что - спишь, что ли, на ходу? - встряхивает он своего друга. - Флегматик несчастный! Да я бы на твоем месте, если хочешь знать, скорее бы кулаком по столу там у них стукнул, чем так вот...
- А по какому поводу? - оживляется вдруг Юра. - Не было для этого повода. Сам ты только что говорил... Да если бы и был? Разве Маша в любви мне клялась когда-нибудь? Или хотя бы понять дала, что я для нее что-нибудь представляю? Так чего же ты тогда требуешь от меня, чтобы я там у них кулаком по столу стучал? Этого только еще и не хватало! Просто мне вдруг очень грустно стало, и я решил незаметно уйти, чтобы никому не портить настроение.
А на другой день, как только Маша Зарницына приходит в цирк, она сразу же начинает спрашивать у всех, не видели ли они Юру Елецкого.
- Вроде был тут недавно, - неопределенно отвечает кто-то из униформистов.
Она ищет его по всему зданию цирка и не находит. Не видно нигде и Антона Мушкина. Машины братья, хорошо понимающие ее состояние, пытаются помочь ей найти Юру, но и им это не удается. Они хотя и не говорят ей ничего, но по мрачным взглядам их она догадывается, что осуждают ее за что-то. Ей очень хочется спросить их: за что же? Но она не решается произнести вслух этих слов, хотя и сама не вполне отдает себе отчет, в чем же именно она провинилась. И все-таки какое-то подсознательное чувство вины перед Юрой не покидает ее...
Обнаруживает она Елецкого лишь на другой день в старом здании цирка. Он выполняет там какую-то не очень срочную, а может быть, и вовсе ненужную работу, уединившись в одной из комнат верхнего этажа. Когда Маша входит, он даже не поворачивается в ее сторону, хотя всем своим существом ощущает ее присутствие. Некоторое время она молча стоит за его спиной, а он бессмысленно водит кистью по загрунтованному белой краской холсту.
- И вам не стыдно?.. - чуть слышно произносит наконец Маша.
- Да, очень, - все еще не оборачиваясь, покорно молвит Юра.
Маша и не ожидала, конечно, никаких упреков, так как достаточно хорошо знала его, но такая покорность совсем обезоруживает ее. И все, что она хотела сказать ему, кажется ей уже не нужным теперь.
А Юра вдруг оборачивается и говорит так возбужденно, как, пожалуй, никогда еще с нею не говорил:
- Я, конечно, настоящий кретин! Не знаю даже, как еще себя назвать... И очень хорошо, что вы меня нашли, сам я просто не смог бы показаться вам на глаза...
К концу января сценарий циркового представления, написанный Елецким, Мушкиным и Анатолием Георгиевичем, утверждается наконец и принимается к постановке.
В новом здании цирка уже готовы теперь все четыре манежа. Один из них, как и обычно, находится наверху, в центре зрительного зала, а три - в нижнем помещении. Специальными механизмами они тоже поднимаются вверх, меняясь местами. Собственно, это даже не манежи, а площадки, приспособленные для ледяных ревю, водяных пантомим и конных номеров.
Главный режиссер решает начать репетиции новой программы на нескольких манежах одновременно. До премьеры времени мало, конечно, но Анатолий Георгиевич объездил многие цирки и пригласил для участия в новой программе тех артистов, номера которых подходили по сценарию. Их нужно было лишь несколько видоизменить в соответствии с сюжетом задуманной постановки.
У Анатолия Георгиевича нет теперь ни одной свободной минуты. Нужно ведь побывать и на съемках отдельных фрагментов представления, которые будут демонстрироваться на куполе цирка. Необходимо прослушать и музыку. Ее пишет молодой, очень талантливый композитор. Много времени отнимает и художественно-производственный комбинат, готовящий костюмы по эскизам Юрия Елецкого.
И вот именно в это столь напряженное время является к нему в кабинет Митрофан Холопов, развязный и наглый, как всегда.
- Над новыми ревю мозгуете, Анатолий Георгиевич?
- Да, замышляем кое-что, - нехотя отвечает ему главный режиссер.
- Xодят слухи, будто нечто космическое?
- Куда нам до космоса, - притворно вздыхает Анатолий Георгиевич.
- А Зарницыны? Одна Маша чего стоит! Но и их нужно уметь подать. Тем более что космос - это, как я понимаю, у вас условность.
- Как сказать, - неопределенно произносит Анатолий Георгиевич.
