старую обволакивающую улыбку. Ниже, ниже погружать. Топить Хэролда с Марджори, бросить их, как китов, к ногам мистера О'Брайена.
Хоть бы уж свет погас. В темноте они с Лу могли бы залезть под одеяло и притвориться мертвыми. Кому они нужны - мертвые, недвижные, беззвучные? Пусть себе орут на головокружительной лестнице, пусть тычутся во тьме по тесным, заставленным коридорам и вываливаются в ночь и рыщут среди кранов, стремянок, среди тоскливых развалин. В сочиненной тьме раздавался уже голос мистера О'Брайена: 'Лу! Ты где? Ответь! Лу! Лу!' - и полое эхо в ответ: 'Ау!' - а ее губы в прохладном ущелье постели тайком ласкали другое имя, и он чувствовал, как они шевелятся.
- Очень даже мило спела, Эмералд, и слова ничего. Н-да-с, пастушок что надо, - сказал мистер О'Брайен.
Эрни на полу завел песню грубым, хриплым голосом, миссис Франклин зажала ему рот, он стал лизать и нюхать ее ладонь.
- Ну а наш юный пастушок - как? - сказал мистер О'Брайен, тыча рюмкой в молодого человека. - Может, он и петь горазд не хуже, чем строить куры? А? Попроси-ка его по-хорошему, девочка, и он нам споет, как соловушка.
- Джек, ты петь умеешь?
- Как ворона, Лу.
- Может, он и стихи декламировать не умеет? Что за юноша, который не может попотчевать свою даму стишками? - сказал мистер О'Брайен.
Лу достала из комода книжку в красном переплете и протянула молодому человеку.
- Может, нам почитаешь оттуда? Второй том в шляпной картонке. Что-нибудь убаюкивающее. Уже двенадцатый час.
- Только чтобы про любовь, - сказал мистер О'Брайен. - Другого и слушать не хочу.
- Что-нибудь нежное, - сказала миссис Франклин. Она отняла у Эрни руку и глянула в потолок.
Молодой человек прочел про себя, помешкав на ее имени, дарственную надпись на форзаце первого тома собрания сочинений Теннисона: 'Луизе от ее учительницы воскресной школы мисс Гуиннет Фарб. Господь на небесах всех нас хранит'.
- Только про любовь, учтите.
Молодой человек стал читать вслух, сощурив один глаз, чтоб не плясали строчки, 'Выйди в сад, Мод'. И когда дошел до четвертого стиха, голос окреп:
Я фиалке сказал: мне известен тот,
С кем не будет она скучать.
Но когда же уймется танцующий сброд?
Устала она танцевать.
Ночь минет вот-вот, и луна зайдет,
И будет восход опять,
Уже слышится проба утренних нот,
И небо устало спать.
Я розе сказал: рассвет голубой
Входит в окна, допито вино,
Не вздыхай, юный лорд, и смирись с судьбой:
Быть с тобой ей не суждено.
Но со мной, о роза, со мной, со мной,
Со мной, я знаю давно.
Когда чтение кончилось, Хэролд вдруг сказал, свесив голову через ручку кресла, взъерошенный, с красным от помады ртом:
- Мой дедушка видел лорда Теннисона - он такой маленький был и горбатый.
- Нет, - сказал молодой человек. - Он был высокий, с длинными волосами и с бородой.
- Ты что, его видел?
- Меня тогда еще на свете не было.
- А дедушка видел. Он был горбатый.
- Алфред Теннисон - да никогда!
- Лорд Алфред Теннисон. Маленький и горбатый.
- Ну, это другой какой-то был Теннисон.
- Это у тебя другой. А тот был знаменитый поэт и горбатый*.
* Маленьким и горбатым был Александр Поп (1688- 1744), которого, впрочем, никак не мог видеть дедушка Хэролда.
Лу на их чудесном ложе, ожидая только его, из всех мужчин - красивых, уродов, юных, старых, из больших городов и тесных уголков, обреченных погибели, - опустила голову, послала ему воздушный поцелуй и забыла руку в ручье света на одеяле. Он, только он видел эту совершенно прозрачную руку, пальцы, ладонь в световых прожилках.
- А вы у мистера О'Брайена поинтересуйтесь, какой был этот лорд Теннисон, - сказала миссис Франклин. - Вот вы нам скажите, мистер О'Брайен: горбатый он был или же нет?
Никто, кроме молодого человека, ради которого она сейчас жила, которого ждала, не замечал легких любовных жестов Лу. Она приложила свою просвеченную руку к левой груди. Приложила палец к губам.
- Это как посмотреть, - сказал мистер О'Брайен.
Молодой человек снова сощурил один глаз, потому что кровать накренилась, как корабль. Тошнотворный, горячий шторм, взвихренный сигаретой, расколыхал комод и буфет. Вовремя сощурив глаз, он умерил качку, но оставалось глотнуть свежего воздуха. Шатаясь, как на палубе, он дошел до двери.
- Уединение - на втором этаже в конце коридора, - сказал мистер О'Брайен.
На пороге он обернулся к Лу и улыбнулся такой улыбкой, чтоб всей компании стала очевидна его любовь, и Лу под завистливым надзором мистера О'Брайена тоже улыбнулась и сказала:
- Ты только недолго, да, Джек? Смотри. Только недолго.
Теперь все они знали. За один вечер взошла любовь.
- Я мигом, моя радость, - сказал он. - Я сейчас.
Дверь закрылась за ним. Он уперся в стену коридора. Чиркнул спичкой. Их три осталось. Вниз, цепляясь за липкие, тряские перила, качаясь на шатких ступенях, больно ударив ногу о ведро, мимо тайных шумов за дверями, пробираясь, спотыкаясь, чертыхаясь, он вдруг услышал, как щемящий голос Лу его торопит, зовет, говорит с ним так жарко, так безоглядно, что, несмотря на тьму, и спешку, и боль, он, ошеломленный, остановился как вкопанный. Здесь, на гниющих ступенях, в нищем доме, она обрушила на него страшащий поток нежных слов. В уши ему из ее уст горячей лавой лилось: 'Скорей, скорей! Нельзя терять ни минуты. Милый, любимый, счастье мое, беги ко мне, спеши, свистни, отвори дверь, кликни меня, уложи меня. Мистер О'Брайен ко мне пристает'.
Он вбежал в темную пещеру. Сквозняк задул свечу. Он ввалился в комнату, где черной грудой на полу шептались какие-то двое, и в ужасе кинулся вон. Помочился в глухом конце коридора, бросился обратно, к комнате Лу, оказался в конце концов на немом участке лестницы на самой верхотуре. Протянул руку - перила сломались, можно было сверзнуться, лететь беспрепятственно до самого низу гулкой, узкой шахтой, и эхо, вторя его воплю, повыманило бы из щелей спящие семейства и шепчущихся, перепуганных, бессонных полуночников. Он заплутал под самой крышей, он ощупывал сырые стены и вот нашарил дверь. Нашел ручку, рванул от души, но она осталась у него в руке. Нет, Лу вела же его по более длинному коридору. Он вспомнил, сколько было дверей: с каждой стороны по три. По лестнице с оборванными перилами он сбежал этажом ниже, повел рукой по стене. Сосчитал: три двери. Открыл третью, шагнул во тьму, нашарил слева выключатель. Во вспышке увидел: кровать, комод без ручек, буфет, газовая горелка, умывальник в углу. Ни бутылок. Ни стаканов. Ни фотографии Лу. На кровати гладкое красное одеяло. Он не помнил, какого цвета было одеяло у Лу. Не погасив света, он открыл вторую дверь, незнакомый голос сонно окликнул: 'Кто тут? Том? Ты? Зажги свет'. Он увидел полоску под следующей дверью, остановился, прислушался. Женщина из второй комнаты еще кричала.
- Лу, где ты? - крикнул он. - Ответь! Ответь!
- Какая тебе еще Лу? Никакой тут нету Лу, - сказал мужской голос из темно зияющей первой двери у начала коридора.
Он сбежал еще этажом ниже, нащупал расцарапанной рукой четыре двери. Одна открылась, высунулась
