звуки неохотно покидают меня, а потом, сняв наушники, я вздрогнула от коробящей дисгармонии окружающей жизни.
— Ну как? — Голос Боба выделился из общего шума, но я ничего не ответила, лишь подняла глаза. — Это вам. — Он протянул мне маленький пакетик в магазинной обертке. — Это диск Грига.
— У меня нет при себе денег. — Я еще не пришла в себя. — Только на карандаши. — Черт, я все же сказала про карандаши.
— Какие деньги? Это подарок. — Он снова протянул мне сверток.
Я не была уверена, надо ли брать, хотя, с другой стороны, пустяк, ерунда, подумаешь СД, копейки, я сама могу подарить ему десяток, да и спорить из-за такой мелочи было больше кокетством, и я взяла, не говоря ни слова.
— Ну вот, — сказал он, когда мы вышли, — будете слушать на досуге и вспоминать нашу встречу. — И я опять поморщилась, зря он это сказал, опять пошлость.
Я не думала о Бобе, правда не думала, даже ни разу не поставила подаренного им Грига, но так бывает, не видишь человека годами, а потом начинаешь постоянно натыкаться на него. Так и я натолкнулась на Боба в университете, он шел мне навстречу по коридору, и я, даже если бы и захотела, не смогла бы спрятаться от его влажного, теплого взгляда. Он спросил, что я делаю после занятий, и пригласил на ланч, но я отказалась, у меня не было времени, я работала над новым проектом.
— Да, — сказал он, — а что за проект?
— Фасад жилого здания в стиле барокко. Боб хмыкнул:
— Это интересно. Я давно ничего подобного не делал, хотя раньше я был не плох, — и, заметив, что я улыбнулась его хвастовству, добавил:
— Нет, правда.
— Верю, верю, — согласилась я, продолжая улыбаться.
— Знаете что, Жаклин, вы будете в чертежке? — Я кивнула. — Давайте я зайду к вам часика в четыре и чем-нибудь помогу.
Мне не нужна была ничья помощь, но всегда приятно с кем-нибудь болтать, когда рисуешь или чертишь.
— Пожалуйста, — сказала я безразлично.
Когда Боб пришел, как и обещал, ровно в четыре, я уже корпела над рисунком около часа. Конечно, я могла его уже закончить, но у меня не выходило. Вернее, все выглядело нормально и даже хорошо, симпатично, но как-то стандартно, как будто я срисовала типичное парижское здание. Я пыталась найти свою форму, что-то цепкое и живое, я сделала с десяток карандашных набросков и теперь разложила их перед собой, надеясь выделить в каждом из них лучшее, чтобы затем свести в единое целое.
Боб подошел и встал полуметре от меня, странно, как мало шума издавал этот большой человек. Глаза его были сощурены, от чего к вискам бежали пухлые морщинки, а из взгляда, я удивилась, незаметно испарилась скользкая влага.
— Хорошо, — одобрил он и снова, покачав головой, как бы соглашаясь с кем-то, повторил:
— Правда, хорошо.
— Нет, — возразила я, — не хорошо, стандартно как-то. Нет изюминки.
Он улыбнулся, и морщинки с глаз перекатились в складочки у переносицы.
— Изюминки? Какой изюминки?
— Все это не мое.
Я отступила на полшага назад, поравнявшись с ним, и снова с его расстояния окинула взглядом наброски.
— Нет, не мое. Где-то я это видела.
Складочки на его переносице еще больше съехались в кучку.
— Конечно. Все уже где-то когда-то было, и придумать принципиально новое, тем более в барокко, боюсь, невозможно.
Мне стало обидно и даже скучно.
— Даже обидно от ваших слов становится, — сказала я. — Но я считаю, что ничего не заполняется полностью, всегда остается свободное пространство. Да и скучно к тому же без попытки.
Он перевел взгляд с набросков на меня, и в его взгляде сразу, как по команде, проступила влажность.
— Да? Не знаю. Может быть. — Он смотрел на меня, не отрываясь. — Жаклин, позвольте, я попробую.
Я отступила, Боб снял пиджак и не спеша повесил его на спинку стула. Под пиджаком оказалась короткая жилетка, поверх рубашки; она шла ему. Все так же не спеша он взял карандаш и подошел к кульману. Как ни странно, карандаш цепко держался за его большие, пухлые пальцы, почти теряясь в них. Кисть руки не была напряжена, та тигриная ловкость, которую я сразу заметила в нем, сейчас очертилась особенно четко. Я только удивилась неожиданной грации руки и еще, как ни странно, мужественности, что редко случается одновременно.
Боб еще не закончил, когда я вдруг поняла, как надо; все сразу сложилось, красиво и отчетливо, и уже не могло распасться. Я не могла ждать, я дотронулась до его руки, и он вздрогнул, так, что я ощутила.
— Подождите, Боб, — попросила я. — Я, кажется, знаю, как надо.
Он неохотно сделал шаг в сторону, освободив мне место. Я сняла его рисунок, незаконченный, но мастерский, с отточенными, легкими формами, он наверняка что-то навеял, подтолкнул меня, но сейчас только мешал.
Я снова взяла карандаш и минут за десять набросала совсем непохожий рисунок, очень отличающийся и от того, что получалось у меня раньше, и от того, что рисовал Боб. И хотя это был всего лишь небрежный, даже не очень аккуратный набросок, я поняла, что нашла. Вот так взяла и нашла!
— Ну как? — спросила я.
— Здорово. Очень здорово. Как это вам удалось?
И хотя мне было все равно, что он скажет, я и сама знала, что здорово, но все же было приятно. Он вон еще полчаса назад твердил, что ничего создать нельзя, да и не нужно пытаться. А я не согласилась и придумала. И хотя ерунда, всего лишь одна из многих работ, но все равно приятно.
— Ну что, пойдемте кофе пить? — сама, даже не понимая, почему, предложила я.
Он надел пиджак еще одним плавным движением; я стала уже привыкать к ним.
С тех пор мы стали встречаться. Не каждый день, может быть, раза два в неделю Боб ждал меня в удаленном кафе, которое я выбрала сама, зная, что Стив в нем никогда не бывает. Я даже не понимаю, почему я боялась, что Стив нас увидит, ведь ничего не было, даже в мыслях, во всяком случае, с моей стороны. Мы сидели и разговаривали, Боб много знал, и мне было интересно с ним. Говорили о художниках, о живописи вообще, об архитектуре, и я видела, как он увлекается разговором. Я определяла это по его взгляду, который, как только отвлекался от меня, сразу терял влажность. Видимо, мне не хватало дружеских, не пронизанных целью, отношений с мужчиной, хотя бы потому, что с мужчиной у меня никогда таких отношений не было.
Я знала, конечно, что Бобу все видится по-другому и что для него цель существует, вполне понятная и привычная. Но это даже привносило: мне импонировало, что этот большой, очень взрослый и солидный мужчина преданно находится рядом и хочет меня, но не решается это показать. Запретность добавляла освежающий привкус, что-то затянутое, вязкое, от нее в моей жизни появилась опасная тропинка, на которую вроде бы не стоило вступать. Но мне нравилось вступать на нее и вести по ней и себя, и Боба, и наш разговор тоже, иногда позволяя ему соскользнуть в рискованное русло. Но когда его пухлые пальцы дотягивались до моей ладони, я всегда была начеку, и хотя руку сразу не убирала, но переводила разговор на нейтральную тему, и на этом все заканчивалось.
Мне нравились именно такие отношения, я не хотела ничего другого. Для любви у меня был мой Стив, и мне его было достаточно. Боб, вообще, как мужчина не особенно меня привлекал, хотя он наверняка нравился женщинам. Но он был не мой тип: слишком правильный и гладкий, ему не хватало того, что проступало в Стиве, изощренного напора, наверное. К тому же он отлично знал, что мы со Стивом живем вместе, они были если не товарищи, то, во всяком случае, приятели. Конечно, с его стороны ухаживать за мной было скотством, если бы он относился ко мне хотя бы, как я к нему, без всякой задней мысли, — тогда
