расставленных ног. Ее язычок слизывал с тебя, а ты сама смотрела бы в зеркало, как он разжимает руками ее половинки, понимаешь?
— Да, — снова согласилась я.
— А потом он входит в нее, медленно-медленно, чтобы не повредить.
— А она боится?
— Да. Она боится, конечно, ей страшно, хоть она и мокрая вся и давно готова, но боится, в первый-то раз. Ее бьет дрожь, и ты не только видишь, но и чувствуешь эту дрожь, она передается тебе. Тебе даже больно порой от ее неловких содроганий.
Я вскрикнула, почувствовав внезапную боль, и не сразу догадалась, что это Рене сжал меня как раз там, где в соответствии с его рассказом мне должно было быть больно.
— Больно? — спросил он.
— Да.
— Очень?
— Нет, не очень, — сказала я. — Продолжай.
— Она дрожит, и ты видишь, как он раскачивает ее, медленно, постепенно, но ей все равно больно, и иногда она пытается оторвать от тебя лицо. Но он не позволяет и снова пригибает его вниз, назад, в тебя. Она уже давно вся мокрая, лицо в твоей влаге, а в зеркало ты видишь, что влага везде, и ты берешь ее за волосы двумя руками и вдавливаешь в себя, внутрь, в свою мякоть. А потом ты чувствуешь его движение, быстрое, резкое, ломающее все разом, ты узнаешь о нем по толчку, и она кричит прямо в тебя и пытается освободиться, поднять голову. Но ты держишь ее, не отпуская, за волосы, чтобы она даже не смогла вдохнуть, ты чувствуешь, как она задыхается в тебе от боли, ты сама почти чувствуешь эту боль. И он тоже не жалеет ее и бьет, сильно бьет, постоянно меняя угол.
Я только сейчас поняла: он делает именно то, о чем рассказывает, я просто не заметила сначала.
— Ты бы не ревновала его? — вдруг спросил Рене.
— Кого? — не поняла я.
— Его, Дино.
— При чем тут Дино? — Ах, да, вспомнила я, он же рассказывает про Дино. — Не знаю, наверное.
— Но ты простила бы его?
— Не знаю? Почему? Зачем ты спрашиваешь? Какое это имеет сейчас значение? Ей бы по-прежнему было больно, этой девочке?
— Нет. Только первые минуты. А потом боль улеглась, потом она привыкла и хотела еще. Он ведь знал, кого выбрать, чувствовал, он умел разглядеть.
— Кто? — спросила я.
— Дино. Он знал, что нужна особая девочка, которой бы все нравилось, и именно такую привел.
«Дино бы не знал, — успела подумать я, хотя это была не мысль, так, мелькание слов в голове. — Дино не мог. Да я бы умерла, если бы это был Дино. Конечно, это сам Рене, это он про себя. Он наверняка делал подобное раньше, иначе откуда он так хорошо знает, в деталях».
— Она была особенная девочка.
— Почему?
— Она тут же научилась кончать, она слишком застоялась и сейчас готова была принять все. Она кончала и сразу неутомимо просила еще, так бывает, без передышки, без отдыха.
— Как просила? — Мне хотелось знать, как просят. Но он не ответил, он вообще не был во мне, я приоткрыла глаза, но не успела ничего разглядеть.
— Закрой глаза, — приказал Рене, и я закрыла. Она, эта девочка, тоже бы послушалась. Я почувствовала, что что-то стягивает мне лицо и затылок. Я дотронулась. Он завязывал мне глаза платком, я поняла, шелковым, он был шелковым на ощупь.
— Зачем? Ты ей тоже завязал глаза? — спросила я.
— Да. — Он находился совсем рядом.
— Зачем?
— Чтобы она не видела, что с ней будут делать.
— А что с ней будут делать? — Я почувствовала его руки, он переворачивал меня на бок. Снова давление, теперь поперек тела, через грудь, руки, спину.
— Потом я связал ее. Я опустил ее руки вдоль тела, по бокам, и ремнем перехватил поперек на уровне груди. Она не видела, но почувствовала и забилась, но было поздно, она уже не могла двинуться. А потом другим ремнем, тоже узким, он пахнул невыделанной кожей, — я верила ему, я сама слышала запах, — перехватил ниже, почти у кистей, через бедра.
— А что делала я? — спросила я. Я чувствовала на бедрах второй ремень, тот, о котором он говорил.
— Ты? Ты держала ей ноги. Она испугалась, и ты держала ей ноги.
— Чего она испугалась, глупенькая?
— Беспомощности. Она боялась не того, что с ней будут делать, а того, что от нее ничего не зависело. Она боялась своей беспомощности. Ты привязала ее ноги к кровати, настолько широко, насколько это возможно, чтобы она не могла двигаться. Она начала плакать и просить отпустить, но ты уговаривала, чтобы она не боялась, что ей понравится, и она успокоилась.
Мне показалось, что его голос отдалился и тотчас вернулся. Когда я поняла, что он делает, было уже поздно — мои ноги неестественно широко разошлись, я потом я уже не могла их сдвинуть.
— Она так и лежала, — продолжал Рене, но я не знала, где он теперь и что собирается делать дальше, — с завязанными глазами, связанная, грудь расплющена и раздвоена ремнем, кисти прижаты к бокам, ремень вдавливался в живот, ноги разжаты до предела.
Я действительно не могла пошевелиться, я была беспомощна, он мог делать со мной все, что ему заблагорассудится, да и не только он, кто угодно мог, я все равно не смогла сопротивляться.
— Она такая открытая, ты видишь? — Я кивнула. — Хочешь попробовать? — Волна поднялась во мне, наверное, волнения, я вдруг заволновалась, такое забытое ощущение. Я облизала губы, они пересохли.
— Да, — сказала я. — Только попробовать. — Я тяжело дышала. «Я сама боюсь, — подумала я, — как эта девочка, боюсь».
Я почувствовала тепло и горячее прикосновение, я вдохнула, мне что-то мешало, я снова провела языком по губам. Сначала я услышала запах, его было так легко отделить от воздуха, а потом незнакомый вкус на губах, на языке. Как муравьиная кислота, почему-то вспомнила я. Я постаралась навязать этот вкус на язык как можно больше, но он скоро кончился, и лишь потом я снова различила мажущее прикосновение.
— Тебе нравится? — услышала я.
— Да… Не знаю… А ей, девочке, ей нравилось?
— Ей нравилось. — Голос Рене опять оказался в стороне.
— Что ты хочешь делать? — Я не видела, не знала, я только ждала, не зная.
— Кто-то позвонил в дверь, — сказал Рене, я точно различила его голос.
— Я не слышала, — сказала я.
— Это из-за платка. Я пойду открою. — Я ждала, он вернулся. Я знала, что он вернулся, но он молчал.
— Кто пришел? — спросила я.
— Это мой товарищ. — Я уже не была уверена, его ли это голос, голоса почти не существовало.
— Он ушел? — спросила я.
Рене не ответил. Я только слышала дыхание.
— Он ушел? — снова спросила я.
А потом услышала свой крик. Кто-то большой и жесткий вторгся в меня, как никогда прежде, совсем по-новому, и я не знала кто, но я знала, что не Рене. Я старалась вырваться, но не могла, а только глубже насаживалась, до боли, наверное, до крови.
— Кто это? — кричала я, но никто не отвечал, даже Рене. Ни одного голоса, только дыхание. Я извивалась, я хотела соскочить, но он был безжалостен, никто никогда не был так безжалостен ко мне.
