«Неужели я и есть та девочка? — мелькнуло в сознании. — Не может быть!» Я открыла рот, чтобы глотнуть воздух, но воздуха не было, что-то воткнулось в рот, в горло, в легкие, и я поняла, что их двое, вне всякого сомнения, двое; я напряглась, но ремни держали меня. Почему-то я боялась упустить, я так и думала: «только не упустить», я не знала, что произойдет, если упущу, и я заглатывала, всасывала глубже, но теряла, и снова металась губами, языком, ища — он должен был быть рядом — и находила, и это было как облегчение. А тот, который внизу, распирал, я хотела освободиться от него, но не могла сдвинуть ноги.
Потом я оказалась на животе, я не знаю как, мне было неудобно, я упиралась коленями, головой, лицом, мне было жестко, я хотела подложить подушку, но не могла помочь себе руками. А потом все окончательно сдвинулось и поехало. Последнее, что я помнила, что они оба сзади, одновременно, я чувствовала их с болью, почти соприкасающиеся глубоко внутри. Я попыталась представить лица, но не смогла, лишь Рене, я не могла представить второго, даже Дино, я ощущала, как они оба двигались, каждый по своему, не совпадая, но видела лишь одно лицо Рене.
Я испугалась, что тонкая, живая перегородка во мне не выдержит и порвется, но лишь на секунду, потому что стало больно спине, как будто меня стегали крапивой, а потом вообще ничего, либо умерла, либо сошла с ума, помутилась. Так не было никогда.
Я очнулась, я поняла, что пришла в себя, увидев Рене, склонившегося надо мной. Я подняла руку и дотронулась до его лица, он был живой, реальный, мой любимый.
— Тебе было хорошо? — спросил он.
— Да, — попыталась сказать я, но не получилось. Я вдохнула и выдохнула, легкие, кажется, работали. — Да, — повторила я. — Что это было?
— Мы занимались любовью, — ответил он.
— Кто-то был еще? — спросила я. Он молчал. Я приходила в себя. — Нет,
— сказала я и улыбнулась. — Никого не было. — Он продолжал молчать. — Ведь, правда, никого не было? Ну, скажи, что не было! Я просто на время сошла с ума. — Рене пристально смотрел на меня. Он всегда странно смотрел, я привыкла. Я ударила его по плечу, не сильно, сильно я не могла.
— Никого не было. Это ты все сделал. Что ты в меня засовывал? — Мне даже стало смешно. — А? Давай, признавайся. — У меня никак не получалось серьезно. — А?
— Догадайся, — сказал он наконец.
— Догадалась, — сказала я и снова легла на спину. Он лежал рядом. Мы молчали. — Со мной что-то произошло, — сказала я. — Я не то умерла, не то сошла с ума. Ничего не помню. Такого еще не было. Чтобы так полностью. Со мной на самом деле можно было делать все, что угодно.
— Так тебе понравилось? — снова спросил Рене.
— Я не знаю, — соврала я. — Все болит, даже сидеть больно. — Я попробовала приподняться на кровати, не спуская ног, но снова рухнула вниз. — И спина горит. — Я подняла руку, пытаясь рассмотреть хотя бы бок. Он был в красных полосках, почти кровавых.
— Что это? — испугалась я. Но Рене молчал, и я махнула рукой, какая разница, конечно же, я и так знала.
Ну да, думаю я, наверное, кого-то это бы шокировало. Ну и что? Значит ли, что так нельзя? Конечно, нет: у каждого — свой предел.
Мы находились в постоянном поиске разнообразия, главное состояло в том, чтобы разжечь фантазию. Рене не хотел экспериментировать слишком часто, иногда случалось, что у меня было настроение, а у него — нет, и я не настаивала. Конечно, я не всегда так улетала, как тогда, в первый раз, иногда я не могла полностью потеряться, мне чего-то недоставало, я немного злилась, но что я могла сделать?
Я помню, один раз именно так и произошло, я была близка, но остановилась на самом рубеже, и от близости и неоправдавшегося ожидания, видимо, не смогла сдержать неудовлетворенность, проступившую на лице. В любом случае Рене заметил и спросил: «Не хватило?» Я перевернулась на живот, мне хотелось тереться о простыню, и я не хотела объяснений.
— Да нет, — ответила я, — все в порядке. — Я кончила, но в самом начале, и сейчас во мне застыл нерастраченный заряд, и он беспокоил.
— Хочешь еще? — спросил он, и в его голосе мне послышалось любопытство.
Не знаю, почему я так сказала, наверное, просто хулиганила:
— Я бы не против, но как?
Он дотронулся до лица, провел по подбородку.
— Хочешь, — сказал он растянуто, — хочешь, я позову кого-нибудь из своих друзей?
Я лежала на животе, но мне пришлось перевернуться, чтобы сердце, сразу неистово забившееся на простыне, не сбивало меня упругими, раскатистыми ударами. Я не поняла, шутка ли это, может быть, еще один поворот игры, я взглянула на Рене, стараясь разобраться, но не смогла.
— Если ты хочешь, — сказала я осторожно.
«Пусть он сам разгадывает, игра ли это», — подумала я. Я видела, он пытается, как только что пыталась я.
— Я хочу, если ты хочешь, — сказал он после паузы.
— А кого ты позовешь? — Это был странный диалог. Конечно, он должен был понять, что я шучу, теперь, после моего вопроса. Я для того и спросила.
— Ты его не знаешь. Я позову, кого ты не знаешь и больше никогда не увидишь. — Его голос звучал странно серьезно.
— А если он мне понравится? — Ну, теперь-то уже он должен понять.
— Не важно, — ответил он. Нет, он не понимал или делал вид. — Это не имеет значения. Ты его увидишь в первый и последний раз.
Я теперь лежала на боку, подперев голову рукой, и хотя глухие удары все еще донимали грудную клетку, они убавили в силе. Сейчас он уже не мог их услышать. «Я не отступлю, — подумала я, — он первым начал этот блеф, пусть он его и заканчивает».
— Хорошо, — я согласилась, — зови. Он подошел к телефону и снял трубку.
— Ты на самом деле хочешь? — спросил он. — Если я позвоню, будет поздно.
И тут влажная тень промелькнула в его глазах, я не успела разгадать ее скрытое значение, но именно она вернула меня к действительности. Я поняла, все произойдет в точности так, как он обещает: он позвонит и потом будет поздно. Для чего поздно, я не знала, но знала, что будет. И я испугалась.
— Да нет, — засмеялась я. У меня получился хороший, искренний смех. — Ты что, дурачок, серьезно? Я думала, ты шутишь. — Я встала и подошла к нему. — Ты что? — повторила я.
— Так ты шутила? — спросил он.
— Конечно. Я думала, это игра. А ты что, серьезно? Ты такой глупый. — И я дотронулась до его руки.
— Хорошо, — сказал он просто, как будто ничего не произошло, и положил трубку.
Чай давно выпит. Я встаю, и полотенце, ослабнув, едва не падает с моего тела. Но я не останавливаясь, на ходу раскрываю его и тут же запахиваю вновь, плотно и туго. Я дотрагиваюсь рукой, ну, конечно, чайник остыл, и я снова зажигаю газ. Через минуту вода закипит, и я заварю себе еще одну чашку чая.
Что же появилось тогда во взгляде Рене? Что означала эта промелькнувшая тень? — думаю я. Растерянность! Единственный раз: никогда прежде, никогда после. Я тогда не смела даже предположить, что Рене может быть растерян. А вот сейчас с высоты времени разобралась.
Чайник исходит паром, я снимаю его с огня, я уже долила в чашку заварки и теперь кипяток бурлит и пузырится, как будто хочет обжечь не только чашку, но и мой взгляд тоже. Я снова сажусь за стол, к варенью.
А потом умер Альфред. Месяца через два после этого разговора с Рене я получила телеграмму от Дино, в которой он сообщал, что умер Альфред. Я плакала. Не только потому, что мне было горько от утраты, но и из-за того, что в первый раз теряла человека, который участвовал в моей жизни и о котором у меня сохранились память и чувства. Я почти физически ощущала, что из меня клещами вырывают кусок моего прошлого, я в первый раз столкнулась с простым фактом, что не все обратимо.
Мне всегда казалось, что все можно вернуть, достаточно только захотеть. Да и как может быть по- другому, думала я, стоит мне написать Стиву или Дино, что я хочу вернуться, и они в любую минуту примут
