рядом, звонкая и доверчивая, наивная цель, и глупо было ее отпугнуть волнением. Мне даже стало весело, я, наверное, испытала то же, что Рене в своих гонках: отсутствие жалости, безразличие. Я вспомнила, как Стив сказал однажды, что чужая любовь — это минное поле, постороннему лучше туда не соваться, подорваться недолго. Вот и мне не было жаль эту девочку, она попала на минное поле, куда ей не стоило попадать, и не моя в этом вина.
— Да, — сказала я, — жаль, а я хотела поговорить о важном для него деле. — Я сразу поняла, что подцепила ее.
— Да? — сказала она. — А о чем именно?
— К сожалению, — я решила дать ей заглотнуть крючок целиком, — я могу поговорить только с ним или с членами его семьи. Но у меня записано, что он не женат. — Если бы она сказала, что он женат, я бы удивилась и сказала, что, значит, у меня устаревшая информация.
— Да, — ответила она, — мы не женаты, мы только помолвлены, но у нас свадьба через месяц и четыре дня. — У меня сковало живот, но я не позволила себе распуститься.
— Правда? — сказала я радостно. — Поздравляю. Это чудесно. Как вас зовут, кстати?
— Софи, — ответила она и хотела что-то добавить, но я перебила, и голоса наши наложились.
— Что? — спросила она.
— Я так рада за вас, Софи! Поздравляю вас. Знаете, для меня день свадьбы был самым счастливым в моей жизни. Бог ты мой, — я выдержала паузу, у меня так было в тексте, «пауза», но я даже не смотрела, я знала наизусть, — как это все давно было. Одиннадцать лет. Мы учились вместе, я и Лучи-ано, вместе сбегали с уроков, а потом целовались в парке. — Она засмеялась. —• А потом я поступила в университет, а он пошел в армию, и я ждала его. Представляете, Софи, за все это время я ни разу ни с кем не встретилась, даже в кино ходила только с подружками. Как это давно было!
— Ой, — сказала она, — как красиво. У нас тоже так.
— Да? — спросила я.
— — Да. Дино даже переехал из-за меня в Рим. Он очень хороший артист.
— А я думаю, откуда такая знакомая фамилия? Может быть, я видела его в кино?
— Нет, он еще не снимался. Он только сейчас получил первую роль, небольшую, но очень хорошую. А так он в театре играет.
Она стрекотала своим свежим голоском, мне даже не надо было ее подгонять.
— Их театр приехал на гастроли, и мы познакомились, потом я ездила к нему, а он ко мне, целых семь месяцев, перед тем как он сделал мне предложение.
«Кретин, баран, — думала я, — променять меня на эту дуру».
— Это так романтично, — сказала я.
— Да, он вообще такой романтичный… — Она еще что-то хотела сказать.
— Вы наверняка счастливы, Софи?
— О, я без ума от Дино. Если бы вы знали, сколько в нем красоты, сколько чувств.
Это было больно, очень больно, но я не позволила хватке, сдерживающей меня, разжаться и отпустить. «И не позволю», я даже вся ежалась от напряжения, удерживая ее. Сучка, если я попрошу, эта девчонка расскажет, как трахается с ним. Со всеми подробностями.
— Я знаю, — сказала я, придав голосу почти материнскую заботу, — со мной точно так же. До сих пор. Знаете, Софи, никто не верит, мы с Лучиано одиннадцать лет женаты, но по-прежнему влюблены друг в друга. Я каждый день бегу с работы домой, как на первое свидание.
Она снова перебила меня и заверещала, переполненная своим счастьем.
— Я тоже не могу дождаться, когда он придет. Я так жду его, я даже не могу передать, как жду.
— Это потому что вы любите своего Дино, Софи. Я даже по телефону слышу, что любите.
— О, да, — ответила она нараспев, как будто читала по книге.
— И он вас наверняка тоже. — Это, собственно, было последнее, что я хотела узнать.
— Да, — сказала она, — мне кажется, да. Нет, я уверена. Он, знаете, мне такие слова говорит. — «Молчи!», я чуть не закричала. — А потом я вижу по его глазам, у Дино такие выразительные глаза, они ничего не могут скрыть. Мне кажется, он без ума от меня.
«Вы не знаете, Софи, как мне его убить?» — хотела спросить я, но этого не было в сценарии.
— Ну что ж, счастья вам. Большого, сердечного счастья. «Что за чушь такую я мелю? « — подумала я, но это не имело значения: она даже не спросила про акцент. Откуда у меня акцент, если мы с моим мнимым мужем еще в школе учились вместе? Конечно, у меня был ответ, я все предусмотрела, но она даже не спросила, дура.
— Да, спасибо. — Мне показалось, она хочет пригласить меня на свадьбу.
Мы говорили еще минут пять о том и о сем, совсем немного о страховке, в основном о свадьбе. Я рассказывала, какое у меня было платье, а она про туфельки, которые купила, и о том, что приедут ее родители из Вероны и брат из Милана, и как она счастлива. Она все повторяла, что счастлива, и я подумала, что, наверное, я мазохистка: я давно уже могла положить трубку, все и так понятно, но ведь не клала, слушала. Она бы еще говорила, но я, наконец, попрощалась, пообещала перезвонить, когда будет Дино, еще раз пожелала счастья и повесила трубку.
А потом с меня словно сошла заморозка, разом, в мгновение. Хорошо еще, что я успела дойти до дивана и не упасть на пол. Я потерялась. Я помню только, что мое тело выворачивало, но не все сразу, а как бы по частям, отдельно, руки, живот, грудь, я билась, сейчас я понимаю, это были судороги. Я даже не плакала, из меня просто что-то выходило: жижа, слизь, изо рта, из носа, вместе с криком, с ревом. Боль, которая, казалось, утихла, словно затянутая пружина распрямилась и врезалась в меня, калеча своими острыми концами, и я подумала, что сейчас умру.
Видимо, я действительно ужасно выглядела, потому что, когда вернулся Рене, я по выражению его лица поняла, что со мной неладно. Он только взглянул на меня и стал на глазах бледнеть. Его и без того бескровное лицо как бы вышло за рамки белого цвета, оно словно поседело, так от горя разом седеют волосы. Мне стало страшно. Он ничего не спросил, видимо, и так все было ясно, только обнял меня.
— Ну что ты, Джеки, — приговаривал он. — Так нельзя, девочка, я люблю тебя. Нам ведь с тобой было хорошо. И увидишь, все опять будет хорошо. Только возьми себя в руки.
Он говорил со мной, как с ребенком, а мне по-прежнему казалось, что я умираю. Я даже пробовала вырваться, я закричала: «Отпусти меня, отпусти меня немедленно». Но он не отпускал, а только сильнее прижимал к себе, и у меня не было больше сил биться у него в руках, и я замерла. Потом он заставил меня выпить лекарство, оно было горькое на вкус, и я сама не заметила, как уснула, или мне так только показалось, а на самом деле я умерла. Мне очень хотелось перестать жить.
Но я проснулась. Я не знала, вечер сейчас или ночь, было темно, я ничего не могла различить, только взгляд Рене. Он смотрел на меня и молчал.
— Я должна ехать, — сказала я совершенно спокойно. Я и чувствовала себя, спокойно и ясно, все стало абсолютно понятно. И еще — ощущение, будто внутри меня ничего не осталось, будто я пустая. «Потому что без боли, — подумала я, — и еще от слез. Это облегчение от слез».
— Куда? — спросил он.
— В Рим. — Он даже не спросил зачем.
— Нет, тебе нельзя ехать.
Он смотрел на меня в темноте, не мигая. Его взгляд, полный доходящего до печали спокойствия, предохранял, предоставляя убежище и защиту. Даже сейчас, подумала я, когда я раскалываюсь на рваные, режущие куски, я все равно чувствую себя под его надежной защитой.
— Я должна. — Я постаралась улыбнуться, и получилось виновато, просяще. — Мне надо поговорить с ним, понимаешь, я сама должна во всем убедиться. Может быть, эта девочка все выдумала, может быть, это ей кажется, а в действительности все абсолютно не так. — Я почти молила и этой улыбкой, и теперь голосом, особенно голосом.
— Вряд ли. — Рене все так же, не отрываясь, смотрел на меня, сейчас особенно молчаливым, даже непривычным взглядом.
«Грустный, — подумала я. — Я в первый раз вижу его грустным. Это он за меня переживает».
— Нет, — сказал он, — я знаю, ты пытаешься обмануть себя. Что может быть не так? Они женятся.
— Зачем ты мне делаешь больно? Специально? — взмолилась я.
