Тот, кто стоял сейчас перед Тришкой, был откровенно чужой, хотя и держал улыбку от уха до уха. Его нездешнее происхождение чудилось Тришке решительно во всем. Во-первых - оно явственно проступало в зеленых штанах. Уважающий себя домовой яркого не носит - он должен быть неприметен, и даже домовихи наряжаются только в домашней обстановке, за ванной или на антресолях. Во-вторых, ступни оказались подозрительно похожими на утиные, под хилой шерсткой - перепончатыми. В-третьих, рожа. Рот на ней был знатный, зато носа - почти никакого.
- Хай! - сказал этот чужак и потряс в воздухе мохнатым кулаком.
- Хай! - ответил Тришка. - Ай эм Трифон Орентьевич. Вотс йор нэйм?
- Олд Расти!
И начался довольно странный разговор. Незнакомец частил и трещал, Тришка понимал даже не с пятого на десятое, а с десятого на двадцатое. Как воспитанный домовой, он хотел прежде всего определиться насчет рода-племени, но Олд Расти долбил лишь одно 'бизнес-бизнес-бизнес'. И до того допек Тришку, что тот решил убираться подобру-поздорову. В Молчки этот тип не годился - молчанием тут и не пахло.
- Гуд бай, дарлинг! - выбрав подходящий, как ему показалось, момент, выкрикнул Тришка и кинулся наутек. Олд Расти что-то завопил вслед, но Тришка уже выметнулся из желтой иномарки.
- Ну? Как? Будем брать? - зашипел из-за тракторного колеса Корней Третьякович. Он, видать, уже забыл, что сгоряча и Тришку посчитал шпионом.
- Не сейчас, - ответил Тришка и крепко задумался.
Он пытался понять, какой у этого брауни может быть бизнес в деревенском сарае.
Это слово в его понятии означало прежде всего торговлю. У хозяина бизнеса не было, у хозяйки был, у хозяйских детей недавно завелся свой. С бизнесом владельцев 'Марокко' дело было темное - домовые не пришли к единому мнению. Одни считали, что там продается втихомолку дурь, и с того много народу кормится - кстати говоря, это было чистой правдой. Другие полагали, что основной упор делается на алкоголь. Третьи даже до такой теории возвысились, что 'Марокко' торгует производимым в нем шумом. Тришка сделал вывод, что бизнес возможен только там, где много народу. Что мог продавать или же покупать Олд Расти - было пока уму непостижимо.
- Так он шпион или не шпион? - допытывался тепличный.
- Шпион, но жалоб не принимает.
- Это почему же?
- Не велено.
- А-а... А будет?
- Когда велят.
Тепличный еще чего-то хотел узнат, но замер с открытым ртом.
- Аниська... - прошептал он. - Во, гляди... А мешать не моги...
Домовиха Анисья Гордеевна, озираясь, спешила с узелком к желтой иномарке.
Вообще домовые к женам и дочкам строги, требуют порядка. Но есть одна область, куда они носу не суют. Эта область именуется 'жалость'. Если домовихе взбрело на ум кого-то пожалеть и оказать ему покровительство, мужья и сыновья даже не ворчат - молча терпят. Такое ее право.
Судя по всему, Анисья Гордеевна пожалела брауни.
Она постучала в дверцу иномарки, дверца приоткрылась, и Олд Расти соскочил вниз, заговорил с большим достоинством, только вот домовиха, судя по личику, ровно ничего не понимала.
- Ешь, горе мое, - только и сказала, развязывая узелок. - Ешь, непутевый...
Олд Расти набросился на еду так, словно его три года не кормили.
- Ехал бы ты домой, что ли, - сказала Анисья Гордеевна. - Пропадешь тут с нами.
- Бизнес, - набитым ртом отвечал Олд Расти.
- Нет тебе тут никакого бизнеса. Ну, что ты умеешь? Есть да девок портить, поди? Невелика наука. Ешь, ешь... колбаски вон возьми, да с хлебушком, так сытнее выйдет...
Тришка и тепличный следили из-за колеса, как расстеленная тряпица все пустеет и пустеет.
- Пойду я. А ты подумай хорошенько. Надумаешься - на дорогу выведу.
Домовиха говорила так, как если бы Олд Расти был способен ее понять. Но он только ел и ел. Когда ни крошки не осталось, утер рот ладонью и произнес по-английски нечто благодарственное.
- Ну, полезай обратно, - дозволила домовиха и, свернув тряпицу, пошла прочь.
Стоило ей завернуть за культиватор - тут и заступил дорогу Тришка.
- Здравствуй, матушка Анисья Гордеевна! - с тем он поклонился. - Я Трифон Орентьевич, из городских. Пожалей меня, Анисья Гордеевна!
- Пожалела, - несколько подумав, сообщила домовиха. - Какое у тебя ко мне дело?
- Молчок мне нужен. Меня наши за Молчком снарядили - чтобы узнал, как его подсаживать. В городе уже разучились, а на деревне, наверно, еще умеют.
- Молчка подсаживать? - Анисья Гордеевна хмыкнула. - А что? Это мы можем. Я тебя к бабке сведу, она еще и не то умеет. Молчок - это ей запросто!
- Пойдем, пойдем скорее! - заторопил домовиху Тришка.
Ему совершено не хотелось объясняться по поводу молчка с тепличным. И хотя он был уверен, что окажется включен в очередную жалобу, но решительно последовал за Анисьей Гордеевной туда, куда ей угодно было повести.
* * *
По дороге выяснилось много любопытного.
Никишка, понятно, ни с кем не ссорился - а ему хотелось вконец заморочить голову простофиле Тришке, чтобы навеки избавиться от соперника. На мешке с провизией, оставленном у подвального, Анисья Гордеевна советовала поставить крест - нет более мешка, и точка. А насчет бабки Ждановны понарассказала чудес. У бабки-де полка есть, длинная, в два роста, и на ней пузырьков несметно. В ином червяк, который по ветру пускается, когда нужно хворь наслать, в ином любовное зелье, а в тех, что с левого края Молчки, один другого краше. Можно хозяину подсадить - будет тих и кроток. Можно - хозяйке, или детям, или даже в скрипучую калитку, чтобы более не смазывать.
Бабка Ждановна жила далековато - по человеческим понятиям не так чтобы слишком, а домовому - топать и топать. Добирались долго. Но Тришка заранее радовался - возвращение с победой всегда приятно.
По дороге толковали о разном. И очень Тришке было любопытно - как Анисья Гордеевна с обитателем желтой иномарки договаривается. Но она и сама этого не знала. Так как-то получалось - и ладно. Не обязательно понимать слова, чтобы покормить голодного.
- А чем он занимается - поняла? - допытывался Тришка
- Да ничем. Ничего он не умеет.
- А ты откуда знаешь? - удивился Тришка. - Ты же по-английски не понимаешь!
- Аль я не баба? - ответно удивилась домовиха. - Я и без английского тебе скажу, который мужик дельный, а который - одно звание. Этот работы не любит и не понимает. Сюда же приперся бездельничать, да не вышло.
- Еще как вышло, - возразил Тришка. - Вон, сидит в иномарке, бездельничает, а ты его из жалости кормишь - чем ему плохо?
- А и верно! - воскликнула домовиха. - А я-то думаю, чего он бубнит 'бизнес, бизнес'! Вон у него, оказывается, что за бизнес! Ну, все, кончилась моя жалость!
Тришка ахнул. Сам того не желая, он обрек Олд Расти на голодную смерть.
Когда дошли до поселка, где проживала бабка Ждановна, Анисья Гордеевна сказала дворовому псу 'цыц, свои', велела подождать снаружи, а сама пошла к бабке кошачьим лазом. Пробыла недолго, вскоре выглянула и поманила Тришку.
Бабка Ждановна вдовела. Но супруг под старость лет сильно болел, и она уж так наловчилась исполнять его обязанности, что смерти одряхлевшего домового никто из хозяев и не заметил, все продолжало идти своим чередом. Вот только молодой кот Барсик затосковал и ушел из дому, но во двор наведывался, и домовиха не теряла надежды его вернуть.
Анисья Гордеевна привела Тришку в ладное подполье, где всякого добра хватало, и солений, и мочений. Там имелся закуток, куда в незапамятные времена сложили инструмент хозяйского прадеда, потому что пожалели выбрасывать, да и не заглядывали больше ни разу. В этом закутке расположилась бабка Ждановна со своим знахарским хозяйством.
