- Здесь примерно пятьсот тысяч баксов, - замечаю я небрежно.
Михалыч изумляется и делает бровь птичкой.
- Я знаю, сколько там.
- Это все может стать твоим. Здесь и сейчас. Без расписок и обязательств.
- В самом деле? А что взамен? Объяснитесь, Ника Евгеньевна.
- Охотно.
И я объясняю, что, собственно, мне от него нужно.
Михалыч впадает в угрюмую задумчивость, барабанит по столу пальцами, сверкая перстнями. Он прекрасно понимает, что за излишнюю разговорчивость могут запросто и башку свинтить, но я играю наверняка.
И я выигрываю, конечно, но, кажется, это пиррова победа... Я гляжу на часы. Остается тринадцать минут с копейками. Мне никак не успеть. И я набираю на мобиле тринадцатизначный секретный номер Пана. Мы условились, что звонить по нему я буду только в случае крайней, прямо-таки смертельной необходимости.
- Алло, Пан, - выстреливаю я без предисловий, - я не спрашивала тебя: я умею летать?
- А почему ты спрашиваешь об этом меня? - отзывается труба спокойнейшим голосом. - Ты себя спроси.
Но времени на расспросы самой себя у меня уже не остается. Я разбегаюсь и черной свечкой ухожу с подоконника в ослепительную прорубь небес.
Ответ оказался положительным. По-видимому, умею. В конце концов, падать умеют все, для такого умения много ума не требуется. А что есть полет как ни управляемое падение?
В начале мне было трудно ориентироваться, и дыхание прерывалось и рвалось, как паутина. Москва с высоты птичьего помёта виделась мне не ясно, сквозь туман навернувшихся слёз. Я проплыла над зеленой лужицей Лужников, заложила вираж над шахматным тортом Кремля, и, выровнявшись, пошла над синей аортой Москвы-реки. Вот, наконец, подо мной рафинадные кубики спальных районов, голицынская шестнадцатиэтажка, и метрах в пятидесяти от его подъезда что-то загадочно поблескивает в кустах. Нет, это не оптический обман, это оптический прицел. И Голицын выходит из подъезда. Мне даже кажется, что я вижу его знаменитую, замечательную улыбку Дениса Давыдова...
Палец киллера уже лег на спусковой крючок, когда я, рухнув на него сверху лезвием гильотины, вцепилась в его воротник и взмыла ввысь, унося собой тело, как коршун, когтящий цыпленка.
Киллер успел все-таки выстрелить, но пуля ушла вверх, и Голицына не задела. Бездыханное, сломленное шоком тело я оставила в зарослях в лесопарковой полосе. Даже если он и очухается, лучшим выходом для него станет суицид.
Но оставался еще заказчик в офисе на Рублёвском шоссе, и мне предстояло сыграть с ним в детскую игру 'шпагоглотатель'. Впрочем, об этом мне писать не хочется, тем более что пребывание моё в Москве сделалось достаточно...
* * *
На этом обрывались записки сумасшедшей охотницы.
По прочтении Голицын чувствовал себя так, словно на голову ему нахлобучили ледяной рыцарский шлем с острейшими шипами, направленными вовнутрь. Никаких безобразных всплесков интеллекта, абсолютная умственная импотенция. Между тем, нужно было осмыслить все прочитанное и хоть как-то определиться со своим к нему отношением. На самом ли деле это настоящий дневник, и в нем отражены какие-то реальные события, или так просто, художественное произведение, изысканно-болезненный пост-модернистский излом?
Но тут же Голицын вспомнил то весеннее утро, когда у него над головой по-собачьи завизжала пуля, срикошетив от бетонной стены. Вслед за этим прилетело и другое воспоминание - о загадочном исчезновении некоего большого босса, акулы бешеной, монстра черных PR-технологий... И офис точно, был на Рублёвке. Голицын несколько раз неприятно пересекался с этим типом по бизнесу, но не так чтобы уж фатально, до полного конфронте. Так ему казалось. Неправильно, значит, казалось...
Голицын попробовал прибегнуть к средствам традиционной медицины, проще говоря, отправился на кухню, вытащил из бара в холодильнике початую бутылку 'Абсолюта' и накатил прямо из горлышка грамм триста без закуски. И что интересно - 'Абсолют' не помог абсолютно! Никакого опьянения он не ощутил, была только сильнейшая злость, причем непонятно к чему или к кому относящаяся.
С некоторым брезгливым интересом разглядывал Голицын собственную физиономию в зеркале в прихожей. Восковая маска с черными дырками вместо глаз. Похоже на пулевые отверстия в белой стене... М-да. Знаменитая улыбка Дениса Давыдова...
Очень не хотелось шуршать пеплом прошедшего, но это необходимо было сделать. И Голицын набрал номер Сержика на мобиле.
После минуты ничего незначащих дежурных приветствий Сержик, наконец, допёр, кто ему звонит.
- Димон, ты что ли?! - заорал Сержик, как бегемот на случке. - Ну, причитается с тебя, брателло!
- Почему причитается?
- Я же тебя не узнал. Значит, богатым будешь.
- А-а... Слушай, у тебя нет желания встретиться в неслужебной обстановке? Поболтаем. Пивка накатим. Помнишь наше кафе?
- Э, ну ты вспомнил. В нашем кафе давно уже не наш суши-бар.
- Какая разница? Все равно посидеть можно.
- Не возражаю. Во сколько?
- Давай часам к девяти подъезжай. Тебе удобно будет?
- Никаких проблем.
Банальные подробности встречи а ля 'бойцы вспоминают минувшие дни' можно опустить, тем более что главный разговор состоялся на скамейке в парке, на которой расположились Голицын и Сержик, дабы вкусить сладостного сигаретного дыма.
- Ну и как тебе в структурах? - осторожно расспрашивал Голицын
- Поначалу было сложно, потом ничего. Старшие товарищи быстро заморозили мне голову, разогрели сердце и вымыли руки... А ты? Все так же путаешь божий дар с пиаром?
- Нет. Это стало слишком опасным.
- Опасным? Почему?
- Потому что к штыку приравняли пиар... Ладно, все это вздор. У меня знаешь, какая мечта есть? Хочу всех наших собрать, все наше тайное братство невольных бетонщиков...
- О, ты не забыл! - умиленно изумился Сержик, и голос его завибрировал. Интересное зрелище, право: фээсбэшник, пускающий сопливые пузыри...
- Разве такое забывается? Так вот, я почти со всеми мосты навел, не смог только Вронскую найти.
- Стеллку-то? Да, без нее братство - не братство, а детский секс на лужайке... Постой, у вас вроде с ней был роман, или я парюсь?
- Был и что? Разбежались потом... А теперь не могу ее найти. Канула. Никаких следов. С квартиры съехала аж в восемьдесят шестом, и с тех пор о ней ничего не слышно. Может ты поможешь?
- Склоняешь меня к использованию служебного положения?
- А то. - Голицын усмехнулся нагло. - Зачем тогда тебе это положение, если им не пользоваться?
- Логично. Тебе как быстро это нужно?
- Насколько возможно. Я одиннадцатого ночью улетаю в Нью-Йорк на пару дней.
- Так это же завтра.
- О чем и речь. Постарайся все узнать до моего отлета.
- Постараюсь... Давай завтра в восемнадцать ноль-ноль здесь же.
- В смысле на этой скамейке?
- Да. Я никогда не встречаюсь с агентами в людных местах.
Весь следующий день Голицын посвятил сборам в дальние и теперь столь манящие края. Манящие, но и пугающие. 'Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит...' Неизвестно почему ему вдруг очень ясно вспомнились слова Алисы, сказанные ею во время ночной погони в Праге:'Звездные карты, которые никогда не врут, предсказывают ближе к осени что-то не совсем ординарное... Слишком уж что-то жуткое, за сферой современных представлений'. Любопытно было бы узнать, что она имела в виду?
