появления повести в 'Современнике', о том, что ''Фауст' сильно гремит' (там. же, стр. 301). Сам Тургенев писал В. П. Боткину 25 октября/6 ноября 1856 г. из Парижа: 'Я получил из России письма мне то ворят, что мой 'Фауст' нравится...' (Т, Письма, т. III, стр. 23),
Сохранился ряд эпистолярных отзывов о 'Фаусте', характеризующих восприятие повести в различных литературных кругах. П. В. Анненков, А. В. Дружинин, В. П. Боткин, представители 'эстетической школы', высоко оценив лиризм повести, противопоставляли 'Фауста' произведениям Тургенева с социальной проблематикой. Анненков 'умилился', по собственному признанию, от 'Фауста', потому что это - 'свободная вещь' (Труды ГВЛ, вып. III, стр. 59). Дружинин, имея в виду соответственно 'гоголевское' и 'пушкинское' направления, приветствовал то, что Тургенев, как ему казалось, 'не усидел' на Жорж Санд и пошел вслед за Гете (Т и круг Совр, стр. 194). В. П. Боткин в письме Тургеневу от 10 (22) ноября 1856 г. дает развернутый отзыв о повести. Выделив в творчестве Тургенева произведения объективного плана, подобные 'Запискам охотника', 'затрагивающие известную струну', и субъективные, в которых выражается 'романтизм чувства', 'высшие и благороднейшие стремления', Боткин считает последние более органическими для лирического по своему характеру таланта Тургенева, видит в них залог его будущего расцвета, начало которому положено 'Фаустом'. Успех 'Фауста', - пишет он, - 'на стороне натуры твоей, на симпатичности рассказа, на общем созерцании, на поэзии чувства, на искренности, которая в первый раз, как мне кажется, дала себе некоторую волю' (Боткин и Тургенев, стр. 101-103).
Положительно отнесся к повести и Л. Н. Толстой, о чем свидетельствует запись от 28 октября 1856 г. в его дневнике: 'Прочел 'Фауста' Тург(енева). Прелестно' (Толстой, т. 47, стр. 97). В. Ф. Лазурский в своем 'Дневнике' 5 августа 1894 г. записал интересное высказывание Л. Н. Толстого, в котором 'Фаусту' отводится определенное место в духовной эволюции Тургенева. 'Я всегда говорю: чтобы понять Тургенева, нужно читать, советовал Л. Н. Толстой, - последовательно: 'Фауст', 'Довольно' и 'Гамлет и Дон-Кихот'. Тут видно, как сомнение сменяется у него мыслью о том, где истина' (Лит. Насл, т. 37-38, стр. 480).
Критически восприняли повесть Герцен и Огарев, которым Тургенев оставил рукопись 'Фауста' для прочтения во время своего пребывания в Лондоне во второй половине августа ст. ст. 1856 г. Оба они с похвалой отозвались о первом письме, носящем лирико-бытовой характер, и осудили романтические и фантастические элементы повести. 'После первого письма - chef d'oeuvre слога во всех отношениях - я не того ждал. Куда нам заходить в романтическое Замоскворечье - мы люди земляные, жиленые да костяные', - писал А. И. Герцен Тургеневу 14 (26) сентября 1856 г. К этому письму была приложена записка Н. П. Огарева с отзывом о 'Фаусте'. 'Первое письмо, - писал Огарев, - так наивно, свежо, естественно, хорошо, что я никак не ожидал остального. Происшествие кажется придуманным с каким-то усилием для того, чтобы высказать неясные мнения о таинственном мире, в который вы сами не верите'. Он находил неестественным и сюжет 'Фауста' и психологическую сторону развития любви, объясняя это тем, что в 'Фаусте' 'фантастическая сторона прилеплена; повесть может обойтись и без нее' (С, 1913, кн. 6, стр. 6-8). Аналогичное суждение о 'Фаусте.' высказал и М. Н. Лонгинов u письме к Тургеневу от 23 октября (4 ноября) 1856 г. из Москвы. Сообщая, что 'Фауст' 'нравится многим', но не ему, и хваля 'первое письмо', которое он прочел 'с наслаждением', Лонгинов находил всю повесть 'неестественною' и считал, что Тургенев 'в ней не в своей сфере' (Сб. ПД 1923, стр. 142-143).
Первым печатным откликом на тургеневского 'Фауста' был критический фельетон Вл. Зотова в 'СПб. ведомостях' от 6 ноября 1856 г. (э 243). Воздав должное стилю повести, Вл. Зотов находил в сюжете ее 'несообразности и неестественности' и выражал сожаление, что талант писателя 'употребляется на развитие таких невозможных историй'. 'Мать героини, испытавшая порядочные треволнения в жизни, - пишет Зотов, - думает оградить от них свою дочь тем, что не позволяет ей читать стихов, - первая несообразность; потом она не выдает ее за человека порядочного, говоря, что ей не такой муж надобен, и отдает за болвана, - хорошее средство предостеречься от страстей! Дочка, даже вышед замуж, не чувствует ни малейшего желания прочесть ни одного романа; таких дам, в то же время умных и образованных, какою изображена Вера Николаевна, мы твердо убеждены - нет ни в одном из самых отдаленных уголков России...'
С опровержением подобных обвинений выступил Д. И. Писарев в статье 'Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова', опубликованной в журнале 'Русское слово' за декабрь 1861 г. Трактуя образы старшей и младшей Ельцовых как личности необычные, почти исключительные, чувства которых развиты в повести до романтического предела, Писарев показывает, что все в них вместе с тем психологически оправдано и характерно. 'Образы, в которых Тургенев выразил свою идею, - отмечал Писарев, - стоят на границе фантастического мира. Он взял исключительную личность, поставил ее в зависимость от другой исключительной личности, создал для нее исключительное положение и вывел крайние последствия из этих исключительных данных Размеры, взятые автором, превышают обыкновенные размеры, но идея, выраженная в повести, остается верною, прекрасною идеею. Как яркая формула этой идеи, 'Фауст' Тургенева неподражаемо хорош. Ни одно единичное явление не достигает в действительной жизни той определенности контуров и той резкости красок, которые поражают читателя в фигурах Ельцовой и Веры Николаевны, но зато эти две почти фантастические фигуры бросают яркую полосу света на явления жизни, расплывающиеся в неопределенных, сероватых туманных пятнах' (Писарев, т. I, стр. 265).
Много лет спустя, в ответе на анкету, которая была разослана в 1918 г. ряду деятелей литературы с целью выяснения их отношения к Тургеневу, писательница Л. Ф. Нелидова писала:
'Как-то раз, разговаривая с Иваном Сергеевичем, я сказала ему, что в его повести 'Фауст' мать героини Ельцова напоминает мне мою мать и ее отношение к чтению романов. Тургенев был очень доволен этим замечанием. По его словам, ему не раз приходилось слышать до поводу этой самой Ельцовой упреки в надуманности и неверности изображения ее характера, и было особенно приятно узнать о сходстве ее с живым лицом.
Сходство было несомненное. Подобно героине 'Фауста', в детстве и юности я могла читать только детские книги, путешествия и хрестоматии. Исключение было сделано для одного Тургенева' (Т и его время, стр. 7).
В связи с выходом в 1856 г. издания 'Повестей и рассказов' И. С. Тургенева в журналах того времени появился ряд рецензий, в которых характеризовался 'Фауст'. А. В. Дружинин в 'Библиотеке для чтения' развивал мысль, высказанную им ранее в письме к Тургеневу, о победе в его творчестве 'пушкинского' начала над 'гоголевским'. По его словам, '...в 'Муму', в 'Двух приятелях', в 'Затишье', в 'Переписке', в 'Фаусте' поток поэзии прорывается со всею силою, срывает преграды, мечется по сторонам, и хотя не вполне получает свободное течение, но уже высказывает и богатство свое и свое истинное направление' (5 Чт, 1857, э 3, отд. 'Критика', стр. 11).
К. С. Аксаков, давая в 'Русской беседе' 'Обозрение современной литературы', в духе своих славянофильских взглядов сопоставляет 'Рудина', в котором 'выставлен человек замечательный: с умом сильным, интересом высоким, но отвлеченный и путающийся в жизни', и 'Фауста', где Тургенев 'противополагает дрянности человеческой уже не только простую цельную естественную природу души, но цельность духовного начала, нравственную истину, вечную и крепкую, - опору, прибежище и силу человека' ('Русская беседа', 1857, т. I, кн. 5, отд. 'Обозрения', стр. 22).
С. С. Дудышкин в рецензии на 'Повести и рассказы' И. С. Тургенева, опубликованной в 'Отечественных записках', критикуя основного героя ранних произведений Тургенева, 'лишнего человека', противопоставляет ему 'благородного человека, который трудится изо дня в день без громких фраз', и трактует в свете этих благонамеренных либеральных идеалов 'Фауста' Тургенева. Дудышкин осуждает героя повести, нарушившего 'покой одной прекрасной женщины, Ельцовой, тем, что развил ее умственный горизонт, вдохнул в нее страсть, из которой ей не было исхода. Одна смерть была необходима, и потому Ельцова умерла. Она исполнила свой _долг_' (03, 1857, э 1, отдел II, стр. 23). И далее Дудышкин, перефразируя заключительные слова повести о долге и отречении, рассматривает их как ключ к новому этапу творчества Тургенева, когда писатель обретет 'идеал', гармонирующий с окружающей его обстановкой, и для его героев наступит 'пора деятельности, труда' (там же, стр. 25).
Против этих идей Дудышкина, тенденциозно перетолковывавшего произведения Тургенева, выступил Н. Г. Чернышевский в 'Заметках о журналах' (С, 1857, э 2) (см. наст, изд., т. VI, стр. 518). Однако ни Чернышевский, ни Добролюбов не могли солидаризироваться и с Тургеневым, противопоставившим долг и личное счастье. Это противоречило этической системе революционных демократов, теории 'разумного
