неона, иногда по переулку бредет поздний пьяница – шаркает ногами и временами останавливается, чтобы сохранить равновесие. Придется осторожно, без лишних движений улечься, повернуться спиной к разноцветному окну, замереть в спасительной неподвижности…
– Решайте, дети! – весело и насмешливо сказала Неля. – Хочу спать – скулы ломит. Ну, ребятишки!
И так зевнула, что послышался хруст; зевок получился такой полновесный, что Игорь Саввович немедленно тоже зевнул, а Рита это сделала двумя-тремя секундами позже. Они переглянулись, помолчали и заговорщически улыбнулись, словно сказали друг другу: «Бывает!»
– Приглашаешь? – легко спросил Игорь Саввович.
– Хочешь, пошли…
Неля ласково помахала рукой:
– Будьте умочками, дети.
Придерживая локтем сумочку, Рита стояла на тротуаре, ярко и театрально освещенная луной и фонарем – женщина, пожалуй, более красивая, чем было принято в конце двадцатого века, когда в сытости красивые дети стали рождаться сотнями и тысячами. Рита почему-то, старательно улыбаясь, вопросительно смотрела себе под ноги. Игорь Саввович неторопливо приблизился, стал смотреть тоже в землю, то есть туда, куда глядела Рита. Ага! На асфальте лежала крупная монета – пятак, от лунного света казавшийся серебряным.
– «Орлом» вниз! – сказала Рита. – Пошли!
– Пошли! А это не полтинник?
– Пятак.
Разговаривая, они уже неторопливо, в трех метрах друг от друга шли к подъезду. Рита первой поднялась на четыре ступеньки, остановилась, чтобы Игорь Саввович догнал, и в широкие двери они вошли одновременно – неторопливые, утомленные и одинаково нарядные. Лифтерша, согласно закону подлости, могущественному, как закон всемирного тяготения, не дремала, как хотелось бы, а, напротив, бодренько и бдительно сидела на белой больничной табуретке. Она торопливо встала, нахмурилась, сделала руки, представьте, по швам, морщины могущества прорезались возле губ. Игорь Саввович сердито дернул бровью, но, приглядевшись к пожилой кособокой женщине и узнав ее, развеселился. Лифтерша потому и держалась с солдатской бравостью, что в пришедших узнала Маргариту Васильевну Хвощ и Игоря Саввовича Гольцова – зятя первого заместителя председателя облисполкома.
– Добрый вечер, Маргарита Васильевна, с отдыхом вас, с прошедшим отдыхом! – зачастила лифтерша, но Игорь Саввович посмотрел на нее так умело равнодушно и пресекающе, что знаменитая даже среди лифтерш сплетница мгновенно замолкла, пробормотав: – Сверток имеется… Сверток для вас оставили.
Лифтерша полгода назад работала в доме Игоря Саввовича.
– Дайте-ка сверток! – по-хозяйски сказал он.
В квартире Риты за год, то есть после ее прошлогоднего тихого и грустного дня рождения, на котором Игорь Саввович был, ничего не изменилось. В большой гостиной-кабинете стояла модная и предельно пижонская «стенка», переполненная дорогими альбомами, книгами и красивыми безделушками; вторую стену занимал стеллаж – вычурный и хитрый, сделанный столярами по чертежам самой Риты. Книги, книги, книги, а в крупной клетке стеллажа стоял большой старинный глобус на медной ножке и с медным же ободком-нимбом – прекрасная вещь! Центр комнаты покрывал синтетический ковер.
– Дай сверток и садись! – Рита подумала. – Хочешь кофе?
– Хочу, пожалуй…
– Коньяк?
– Тащи! На всякий случай…
Когда Рита ушла в кухню, Игорь Саввович опустился в глубокое кресло, подумав, потушил бра за спиной, удобно уселся и блаженно затих. Скоро выяснилось, что весь этот день, после визита к Валентинову, Игорь Саввович, оказывается, ни на секунду не переставал думать о главном инженере, который, как теперь окончательно стало ясно, вел себя странно. Очень странно и вот почему! Если Валентинов, его Сплавное Высочество, Сплавная Библия и Совесть Сплава, изволят видеть в Гольцове своего будущего преемника, то за дело Сергей Сергеевич Валентинов берется явно не с того конца. Ну, скажите на милость, куда исчез рационализм главного инженера в тех вопросах, которые касались сплавного производства? Что произошло, если, фанатик по природе, Валентинов по какой-то загадочной причине норовит подобраться к своему предполагаемому преемнику со стороны нравственной, неустанно заботится, этакий добряк, о его духовном здоровье, а вот деловой частью, инженерией в Гольцове не интересуется? Почему, а? И это тот самый Валентинов, который одного из заместителей выжил только за то, что бедняга медленно пользовался логарифмической линейкой?
– Ладушки! – пробормотал Игорь Саввович.
Рита вернулась в комнату в легком брючном костюме, потоншевшая, как бы выросшая от этого, поставила на столик серебряный поднос. Когда женщина, устанавливая поднос, нагнулась к низкому столику, Игорь Саввович увидел под большим вырезом костюма две маленьких острых груди и понял что Рита, как и его жена Светлана, не носит лифчик. Рита умылась и сняла косметику; духи были смягченными, грустными, усталыми, как бы специально ночными.
– Давай выпьем по рюмке, – деловито сказала Рита. – Нелька права: надоела трезвость.
– Давай!
Они выпили, съели одну на двоих конфету.
– Хороший коньяк! – похвалил он. – Ты устала?
– До изнеможения. Если бы не окатилась ледяной водой, свалилась бы с ног…
Рита сейчас походила на запах своих духов – такая же смягченная, грустная, усталая, ночная. Большие глаза, черные, немигающие, неврастенические, были сфокусированы на губах Игоря Саввовича, и он понял, что испачкал губы конфетой.
– Смешно! – сказал он. – Здорово измазался?
– Нет! Хорошо!
Забыв поставить рюмку, Рита вращала ее в пальцах, и в хрустале посверкивали смеющиеся лучики. Игорь Саввович смотрел на женщину и сердито думал о том, что мир сошел с ума, рехнулся, ослеп! Почему Рита незамужем? Где те тысячи и десятки тысяч мужчин, которые, увидев Риту, должны были затрепетать от счастья, идти за ней неотступной жениховской вереницей, пробивая ради Риты алмазные горы, превращая пустыни в оазисы, меняя течение рек, сражаясь на шпагах и пистолетах? Прикоснуться пальцем к руке женщины, ощутить пальцами сладостную нежность ее холеной кожи – только за одно это можно было идти под расстрел, напевая: «Гори, гори, моя звезда…»
– Знаешь что, старуха, – тихо сказал Игорь Саввович, – а ты агромадно красивая баба. – Он грустно помолчал немножко. – Тебя бы надо чуточку…
– Подпортить?
– Ага! Но думаю, не выйдет… Слушай, давай.напьемся.
– Давай… А сумеем? – Она оживилась. – Нужно только решить, почему напьемся. С радости? С горя?
Он тоже приободрился.
– Выбирай: горе или радость? Ну?
Рита молчала, и он медленно погасил улыбку. Они снова переглянулись, молча поставили рюмки на столик. Пить от радости они, естественно, не могли, а с горя…
– Дела! – протянул Игорь Саввович. – Интересное кино! Горе, а?!
Игорь Саввович не помнил, как отменили хлебные карточки: мать и отчим получали «ученый» паек, а когда он повзрослел, уже повсюду торговали пражскими и берлинскими костюмами. Квартира из пяти комнат, домработница, дача, автомобиль в шестнадцать лет, отец – ректор мединститута, мать – профессор. Поездки к морю, свой вход в квартиру, по утрам – букет цветов на столе. Савва Игоревич любил и любит Игоря, мать в нем души не чает; друзья ценят и уважают, девушки считают за честь пройтись с Игорем по улице. К тридцати годам Игорь Гольцов – заместитель главного инженера одного из крупнейших сплавных трестов в стране…
– Вспоминаешь? – рассеянно спросила Рита. – Обнаружил?
Она тоже, бедняжка, проверяла свою жизнь «на горе», и было предельно интересно, какие горести
