Игорь, я все забываю тебе сказать, а сейчас вспомнила, сама не знаю, почему… На днях я встретила мать Валентинова, эту милую старушку Надежду Георгиевну, и обомлела… – Она внимательно глядела а лицо Игоря Саввовича. – Вот чудеса! Я заметила, что ты удивительно похож на мать Валентинова!.. Чего только не бывает, а, Игорь! Уму непостижимо!
Игорь Саввович выпятил грудь, снисходительно похлопал Светлану по плечу.
– Пханяняй, пханяняй, дядя! – сказал он прончатовским голосом и прончатовскими словами, – Пханяняй, рупь на водку, три на опохмелку.
Особняк первого заместителя председателя облисполкома Ивана Ивановича Карцева только чуть-чуть выглядывал четырехскатной крышей из-за зеленого забора и плотной стены старых тополей. Светлана собственным ключом открыла металлическую калитку, войдя во двор, изнутри распахнула большие ворота, села за руль машины, чтобы въехать во двор, как на желтой песчаной дорожке появился Иван Иванович- старший, двойной тезка, дворник, садовник, сторож и друг хозяина дома, исполняющий все многочисленные обязанности не только добровольно, но и вопреки желанию Ивана Ивановича-младшего, то есть Карцева. Старик остяк, то есть Иван Иванович-старший, узнав машину, точно ребенок, топнул ногой, развернулся на сто восемьдесят градусов и, гневно потрясая руками, удалился.
– Теперь час будет дуться! – огорченно вздохнула Светлана. – Черт меня угораздил открывать ворота…
Иван Иванович-старший, вынянчивший с двухлетнего возраста Светлану, требовал, чтобы дочь Ивана Ивановича-младшего, приезжая в родной дом, звонила, а не сама отпирала ворота. Светлана иногда забывалась, и старик устраивал бурные скандалы. Иван-Иванович-старший, нянька, одинокий бессемейный человек, любил Светлану, как он говорил, больше ее матери и ее отца, вместе взятых.
– Сегодня простит, – успокаивающе сказал Игорь Саввович. – Все-таки праздничек…
Особняк Карцева, в сущности, был скромным и небольшим, если бы не мезонин, по-купечески помпезный и величественный, дореволюционный, совершенно бесполезный, в котором никто теперь не жил. Пышный мезонин был больше и выше первого этажа, что делало весь особняк похожим на гигантский гриб. Карцевы – муж и жена, остяк Иван Иванович-старший – жили внизу; спальня, домашний кабинет Карцева, гостиная- столовая, комната старика и большая веранда, опоясывающая половину дома, тоже по-купечески помпезная. Вот и весь особняк.
– Выбрасывайся! – сказала Светлана, заметив, что Игорь Саввович задумался и медлит. – О, чуть не забыла сумку! Мама просила привезти уксус для пельменей…
Предупрежденные стариком или привлеченные шумом мотора, с высокого крыльца спустились родители жены – радостные, взволнованные, открыто счастливые. Как и предполагал Игорь Саввович, теща была в черном сарафане, блузке с черным мужским галстуком, туфлях на низком каблуке, и всякий человек, увидев тещу, понимал, что она всю жизнь была сельской учительницей, любила фильм «Сельская учительница» с актрисой Марецкой, слегка подражала ей и была до сих пор хороша: по-русски миловидная, открыто добра, мягка и терпеливо-доброжелательна. Светлана на мать не походила совсем.
Человеком иного склада был отец жены. По нему было невозможно понять, что всю жизнь, исключая войну, Иван Иванович провел в глухой сибирской провинции, то есть в удаленных от Ромска на тысячи километров райцентрах. Это был высокий, прямой, худощавый и широкоплечий мужчина с лицом современного японского делового суховатого человека, узкоглазый и смуглый. Все это имело простое объяснение: Иван Иванович Карцев родился от давно переселившихся в Сибирь чернобровых украинцев и обских аборигенов-остяков, смуглых и узкоглазых.
– Здравствуйте, Игорь Саввович! – сказал Иван Иванович и, глядя зятю прямо в глаза, крепко пожал руку. – Вовремя приехали. Спасибо!
– Здравствуйте, Игоречек! – низким бабьим голосом пропела теща, но руку Игорю Саввовичу протянуть не решилась. – Рады, ой, как рады!
Остяк Иван Иванович-старший, сердито посапывая короткой самодельной трубкой, с неприязненным лицом стоял в стороне. Он был настоящим обским аборигеном, мог есть сырое мясо и рыбу, до сих пор одной дробинкой попадал белке в глаз. С Карцевыми он жил так давно, что Светлана не помнила, когда в доме появился Иван Иванович-старший, который теперь считался членом семьи, то есть говорил незнакомым, что он старший брат Карцева, а Карцев тоже представлял остяка как брата.
– А я уксус привезла! – радостно пропела материнским голосом Светлана, вынимая из сумочки трехгранную склянку. – Не забыла! – похвасталась она, и было понятно, что Светлана не ожидала такой мирной встречи родителей с Игорем Саввовичем, который – вот неожиданный подарок! – стоял и мирно улыбался вместо того, чтобы угрюмо молчать. – А я, мамочка, уксус не забыла!
Теща вдруг решительно протянула руку зятю:
– От души поздравляю вас, Игорек! Счастья, здоровья, всего самого лучшего!
– С днем рождения, Игорь! – спокойно сказал Иван Иванович Карцев. – Будьте здоровы! Это – главное!
Ивана Ивановича Карцева в городе и области искренне уважали и высоко ценили, говоря о нем, всегда употребляли слова «справедливый», «обязательный», «умный», «добрый», «честный». Единодушие в оценке Карцева было такого сорта, когда назло всем хотелось спросить: «А чем плох Иван Иванович Карцев?» И если говорить откровенно, Игорю Саввовичу было бы спокойнее и легче, если бы Карцев имел открытые слабости и всяческие недостатки, но вот, поди ж ты, какая странная история. Иван Иванович Карцев был хорошим человеком – и точка! Наверное, такой же путь узнавания Карцева прошел и первый секретарь обкома партии Левашев, если из района переместил председателя райисполкома Карцева на место, которое молва предназначала трем «областным китам».
– Игорек, Светланочка, проходите! Нечего стоять, как в гостях! – счастливым голосом говорила теща, беря за руки дочь и зятя. – Пельмени состряпаны, редька с хреном натерта, все-все готово… Идемте же!
Тещу звали Людмилой Викторовной. Она учительствовала в далекой деревеньке, когда в нее случайно приехал инструктор райкома комсомола Ванюша Карцев, неделю занимался проверкой комсомольской работы, а перед отъездом, согласно принятой суровости проявления чувств в те времена, сказал: «Приезжай на воскресенье в район. Расписываться будем!» С тех пор она, воспитанная на фильмах «Пятый океан», «Девушка с характером», «Трактористы», «Если завтра война…», была верной и хорошей женой, так сказать, боевой подругой.
– Игорек, Светланочка! Ну идемте же, идемте в дом!
– Постой, не гоношись! – внезапно раздался на крыльце такой могучий басище, который, казалось, не мог иметь низкорослый и худой Иван Иванович-старший. – Куды-то вечно бегут, поспешают, а толку – на закурку не хватит. Им бы все говореть, говореть да говореть…
Сердясь и ворча, старик шел к Игорю Саввозичу, загадочно держа руки за спиной. Он был по-охотничьи кривоног, лицо покрыто миллиардом мелких морщин, глаза – щелочки, одет по-остяцки – ичиги, заношенные штаны из чертовой кожи, ситцевая цветастая рубашка, перепоясанная витым шнурком, во рту кривая трубка.
– Тридцать лет тебе, а все – дурак! – гневно сказал старик, обращаясь к Игорю Саввовичу. – Полтора остяка и одна русская баба с ворот глаз не спущают, ждут вас не дождутся, а ты свою родну бабу распустил, уму-разуму не учишь, ровно и не мужик. Почто Светлане самой ворота открывать, когда хозяева есть? Нам самим полагается ворота отворять – понял? Молчишь? Застыдился?
Пренебрежительно фыркая, Иван Иванович-старший вынул из-за спины подсадную утку, то есть муляж, но такой, о каком и мечтать не может современный охотник: подсадные утки остяцкой ручной работы лет тридцать-сорок назад исчезли даже в обских краях. Манок, или подсадная утка, протянутая Игорю Саввовичу, ничем не отличалась от живой. «Бриллиант, лунный камень!»
– Спасибо, Иван Иванович! – покраснев от радости, сказал Игорь Саввович. – Ну, держись, осень! Что будет, что будет! Ну спасибо, ну спасибо!
Сияла ясным солнышком теща, растроганно улыбался Карцев, понимающий, какой бесценный подарок получил завзятый «утятник» Игорь Саввович, а старик остяк, естественно, из последних сил старался казаться сердитым, хмурился, топал якобы гневно ногой в мягком ичиге, но в глазах-щелочках остренько светилась радость за мужа обожаемой Светланы.
Как все это было просто и понятно! Добро настоящее, искреннее, простое, как всякая подлинность,
