после того как он убьет Габриэлу, ему станет легче?
Насиб глубоко страдал, ощущая внутри страшную пустоту. Будто у него сердце вырвали.
На другой день Насиб рано пришел в бар. Бико Фино еще не появлялся. Шико не глядел на хозяина и жался по углам. Около двух часов явился выпить свой аперитив Тонико. Он заметил, что Насиб в дурном настроении.
— Неприятности дома?
— Нет, все в порядке.
Ровно через пятнадцать минут после ухода Тонико он вытащил из ящика револьвер, сунул его за пояс и направился домой. Немного погодя обеспокоенный Шико сказал Жоану Фулженсио:
— Сеньор Жоан! Сеньор Насиб пошел убивать дону Габриэлу и сеньора Тонико Бастоса.
— Что такое?!
Шико в нескольких словах рассказал о случившемся, и Жоан Фулженсио выбежал из бара. Едва он обогнул церковь, как услышал крики доны Арминды. Тонико мчался к набережной, босой, в одних брюках, с пиджаком и рубашкой в руке.
О том, как араб Насиб нарушил старинный закон и вышел с честью из достойного братства святого Корнелия, или как сеньора Саад стала снова Габриэлой
Обнаженная, улыбающаяся Габриэла, распростертая на супружеском ложе. Обнаженный, с потемневшими от желания глазами Тонико, сидящий на краю кровати. Почему не убил их Насиб? Разве не было закона, древнего, сурового и неумолимого? Закона, который надлежало исполнять всякий раз, когда представлялся случай или возникала необходимость? Оскорбление, нанесенное обманутому мужу, смывается только кровью виновных. Не прошло и года с тех пор, как полковник Жезуино Мендонса свершил справедливое возмездие… Почему же Насиб не убил их? Разве не решил он поступить так, когда ночью лежал в постели, когда чувствовал, как горячее бедро Габриэлы обжигает ему ногу? Разве не поклялся он тогда это сделать? Почему нее он не убил? Разве не взял он револьвер из ящика и не заткнул за пояс? Неужели он не хотел встречать своих друзей с высоко поднятой головой? И все же он не исполнил закон.
Ошибаются те, кто думает, что он струсил. Он не был трусом и не раз это доказывал. Ошибаются те, кто думает, что он не успел. Тонико стремглав выскочил во двор, перепрыгнул через невысокий забор, натянул на голое тело брюки в коридоре шокированной доны Арминды. Но все же он смог пролепетать, заикаясь:
— Не убивайте меня, Насиб! Я просто давал ей кое-какие советы…
Оскорбленный Насиб и не вспомнил о револьвере.
Он размахнулся своей тяжелой рукой, и Тонико скатился с кровати, но тут же вскочил, схватил свои вещи со стула и скрылся. У Насиба было более чем достаточно времени на то, чтобы выстрелить, и не было никакой возможности промахнуться. Почему же он не убил? Почему, вместо того чтобы убить Габриэлу, он стал избивать ее, не говоря ни единого слова, стал молча истязать ее, оставляя темно-красные, почти лиловые пятна на ее теле цвета корицы? Она тоже ничего не говорила, не испустила ни одного крика, у нее не вырвалось ни одного рыдания, она плакала молча и безответно сносила удары. Он еще бил ее, когда прибежал Жоан Фулженсио. Габриэла накрылась простыней. Да, времени у Насиба было более чем достаточно, чтобы их убить.
Ошибаются и те, кто думает, что он не убил ее потому, что слишком любил. В тот момент Насиб не любил Габриэлу. Но он ее и не ненавидел. Он бил ее, ни о чем не думая, словно желая успокоиться и отомстить за то, что пережил днем и накануне вечером и сегодня утром. Душа его была пуста, как кувшин, из которого вынули цветы. Сердце его болело, будто кто-то медленно вонзал в него кинжал. Насиб не чувствовал ни ненависти, ни любви. Одну только боль.
Он не убил ее потому, что не мог. Все эти страшные истории, которые он рассказывал про Сирию, были выдумкой. Избить ее до полусмерти — на это он был способен. И он бил ее без сострадания, как бы получая по старому счету долг. Но убить не мог.
Насиб молча подчинился, когда пришел Жоан Фулженсио, схватил его за руку и сказал:
— Довольно, Насиб. Пойдемте со мной.
На пороге Насиб остановился и тихо проговорил, не оборачиваясь:
— Я вернусь ночью. Чтобы к этому времени тебя здесь не было.
Жоан Фулженсио увел его к себе. Войдя, он сделал жене знак, чтобы она оставила их одних. Они уселись в комнате, заставленной книгами, араб сжал голову руками и долгое время молчал, а потом спросил:
— Что мне делать, Жоан?
— А что вы можете сделать?
— Уехать из Ильеуса. Больше я не могу здесь жить.
— Почему? Не понимаю.
— Мне наставили рога. Я не могу здесь оставаться.
— Вы действительно хотите ее бросить?
— А разве вы не слышали, что я сказал? Зачем же вы меня спрашиваете? Если я ее не убил, так вы думаете, что я смогу с ней жить дальше? Знаете, почему я не убил? Я никогда не умел убивать… Даже курицу… Даже теленка. Я не мог убить даже хищника.
— Я нахожу, что вы поступили правильно, убивать из ревности — это варварство. Только в Ильеусе так поступают, да еще дикари. Вы совершенно правы, — я уеду из Ильеуса…
Жена Жоана Фулженсио появилась на пороге гостиной и сказала:
— Жоан, тебя там спрашивают. Сеньор Насиб, разрешите, я вам принесу чашку кофе.
Жоан Фулженсио немного задержался, но Насиб и не притронулся к кофе. Он был опустошен, не испытывал ни голода, ни жажды, одно только страдание.
Жоан вошел, поискал книгу на полке и сказал;
— Я вернусь через минутку.
Он застал Насиба в той же позе, с отсутствующим взглядом. Жоан уселся рядом с ним и положил ему на колено руку:
— По-моему, вы сделаете большую глупость, если уедете из Ильеуса.
— Но разве я могу иначе? Ведь надо мной станут смеяться.
— Никто не станет смеяться над вами…
— Вы не будете, потому что вы добрый человек. Но другие…
— Скажите мне, Насиб: будь она не вашей женой, а просто содержанкой, придали бы вы этому случаю такое значение, уехали бы из Ильеуса?
Насиб задумался.
— Она была для меня всем. Поэтому я и женился на ней. Помните?
— Помню. Я даже предупреждал вас.
— Меня?
— Вспомните. Я вам сказал: есть цветы, которые вянут, если их сорвать и поставить в вазу.
Да, но он никогда прежде не вспоминал об этом и тогда не обратил внимания на предупреждение Жоана. Теперь он понял. Габриэла не создана для вазы, для замужества и для мужа.
— А будь она вашей любовницей, — настаивал Жоан, — уехали бы вы из Ильеуса? Я не говорю о страдании, ведь мы страдаем потому, что любим, а не потому, что женаты. Но именно потому, что мы женаты, мы убиваем или уходим куда глаза глядят.
— Но если бы она была моей содержанкой, никто бы не стал смеяться надо мной. Просто я бы ее побил. И вам это известно так же хорошо, как и мне.
— Поверьте, у вас нет никакого основания уезжать. Перед законом Габриэла всегда была только вашей любовницей.
— Я женился на ней и по всем правилам оформил брак у судьи. Вы же сами присутствовали.
