— Заводите списки!
Передние злорадно заулыбались и потребовали не ущемлять прав человека.
— Сколько хотят — столько и отпyскайте! — кричали они. — Хоть даже три пары!
Замахнуться на четыре пары было бы, конечно, слишком.
Средние помалкивали и прикидывали, к кому примкнуть.
— Это последние в этом месяце, — просочился чей-то скрипучий, словно из старой шарманки, голос.
— Потом будут выдавать только по справкам покойникам и молодоженам.
— Значит, вам только одна пара полагается, — откликнулся кто-то, — можете идти домой, бабуля, вам принесут.
— Типун тебе на язык. Тебе они раньше понадобятся.
'Где-то здесь', — определил чекист, навострив уши.
— Носки от радиации сделанные, на случай войны, — вещала шарманка совсем рядом, — но лучше брать хоть такие, больше не будет, с первого числа удорожание произведут в десять разов.
Обыватели, как чумы боявшиеся первых чисел каждого месяца, дружно застонали.
'Так и есть — Кислыха. Где же она, ч-черт!' — искал Мамай, вращая во все стороны головой.
Невидимая старуха продолжала измываться уже откуда-то издалека. Бригадир рванулся, но было уже поздно. Тиски перепуганных безносочников сомкнулись намертво, и он оказался притиснутым к прилавку, за которым возвышались махрово-оранжевые горы. Покупатели восторженно пожирали их глазами, горящими оранжевым огнем.
— Какой размер? — закричала на Потапа продавщица.
Он растерялся. При мысли, что с завтрашнего дня по Козякам будут гулять сотни оранжевых щиколоток, ему стало не по себе.
— Глухой, что ли? — еще раз обратилась девушка.
— У вас есть другой цвет? — нашелся чекист. — Что-нибудь повеселее.
— Куда уж веселей?
Смирившись, Мамай протянул деньги, не подозревая, что уже выдал себя. Подобной дерзости стены универмага не слышали давно.
— Да он приезжий! — завопила толпа. — Цвет ему не такой. Еще перебирает! Не давать ему! Прописку проверьте!
Продавщица сжалилась и торопливо сунула ему сверток, после чего обладатель оранжевых носков был выброшен штормовой волной к секции грампластинок.
В океане всеобщего возмущения уловить знакомый голос оказалось сложнее. Мамай вновь ринулся по проторенному пути, отбиваясь от нервных граждан и предлагая им обменять носки на батарейки. Поиски ни к чему не привели, и, переругавшись со всей очередью, он вернулся на исходную позицию.
Но, как известно, на ловца и зверь бежит. 'А если не бежит, то, значит, прячется где-то неподалеку', — размышлял Мамай, приближаясь к отряду старух, во главе которого стояла и сама Кислыха. Она стращала публику подорожанием и нашествием мафии.
— … Вчера вижу, как один мужчина в такой шляпе и красном галстуке из машины вылез, а в руках четыре лотка яиц и кусок мяса килограмма на три. Махвия вам.
Старухи одобрительно загудели:
— Где ж это видано, чтоб столько яиц жрать! Махвия! Махвия!
— А морда у него — во какая! Больше телевизора. Вот до чего страну, паразиты, довели. А на днях колдуны приехали, — продолжала Кислыха, — да, колдовать на нас будут. Одну женщину так заколдовали, что она аж почернела вся. Теперь она как негр ходит, те, что по Африке сигают.
— О, махвия какая!
— А самому главному из них — сто два года, борода до земли — белая, белая, а на глазу бельмо.
— О, махвия, а! — галдели бабушки.
'Это у кого бельмо на глазу? Это у меня бельмо на глазу?!' — возмущался бригадир, пробираясь в середину круга.
Сплетница оказалась живописной старухой, одетой в лысую, когда-то каракулевую шубу. На маленькой головке восседала мохеровая шапка-папаха, из-под которой задорно торчали крашеные рыжие кудряшки. Старческий рот и брови, казалось, были намалеваны непослушной рукой младенца.
Как выяснилось позже, Кислыха профессионально занималась сглазом и обладала редкой способностью присутствовать в нескольких местах одновременно.
— Слыхали, Кулакевичка из молочного родила от за…
— Гражданка! — нетерпеливо грянул Мамай. — Я вас по всему этажу ищу! Вы за кем стоите? Что же вы все напутали! Сами заняли в шести местах, а сами тут стоите! А остались, между прочим, только тридцать третьи размеры. Кто последний?
Слушательницы всполошились, закудахтали и бросились в очередь. Кислыха осталась в одиночестве. Она прицелилась в грубияна, лишившего ее аудитории, недобрым оком и принялась наводить порчу.
— Одна моя плохая знакомая, тоже колдовка, заговорил Потап, наблюдая за ее стараниями, — так та тоже глазила людей в общественных местах.
— Ну и что с того? — насупилась сплетница, для пущего устрашения сдвинув жирно нарисованные брови.
— Ничего. Оказалась любительницей. Один мужчина превратился в собаку и тут же на нее напал. Больше она такими глупостями не занималась, ушла в ветеринары. Не читали? В газетах сообщалось, дело громкое было.
Кислыха не ответила и злобно отвернулась. Какое-то время она оглядывалась по сторонам, выискивая себе более покладистую жертву, но поблизости никого, кроме нахального молодца, не было. Старуха затосковала. Силы ее иссякли. Больше молчать она не могла. Молчание вредило ее здоровью. Новостей было так много, а места для них внутри сплетницы так мало, что если бы она рискнула подержать их в себе еще минуту, то непременно бы лопнула.
Кислыху распирало. От напряжения голова ее налилась кровью и стала дребезжать, словно кипящий чайник. При виде таких страданий Мамай наконец сжалился.
— Так кто там от кого родил? — участливо спроосил он.
— Ку… Ку… Кулакевичка, — выпустила она слегка пары и вновь попыталась сомкнуть рот. Но остановиться ей уже не удалось. — Кулакевичка из молочного родила от заведующего из мебельного, у него уже было две жены, у них от него три ребенка, два у первой и один у второй, а второй он алименты не платит, а первой уже выплатил…
Старуху прорвало. Она трещала без умолку, на одном дыхании, и Мамай начал беспокоиться, что ей не хватит воздуха и она не успеет выдать на-гора нужные сведения.
Во избежание наплыва публики чекист увел старуху подальше от посторонних глаз. Самым подходящим оказался отдел посуды, где можно было надежно укрыться за горой пластмассовых тазов.
Желая положить конец беспредметной болтовне Кислыхи, Потап склонился к ней и дважды громко кашлянул. Но призывы не подействовали. Кислыха только ускорила темп, захлебываясь и зажмуриваясь от удовольствия. Попытки прервать ее мирным путем были бесполезны. 'Ладно, дам бабке выговориться, пусть подребезжит, — мыслил бригадир, видя, что дело затягивается, — а я пока схожу за сигаретами'. Вернувшись, он застал ее на том же месте. Не заметив отлучки слушателя, сплетница стояла с крепко закрытыми глазами и продолжала давний монолог. Потап нетерпеливо посмотрел на часы. Ждать больше было нельзя, Кислыха оказалась неутомима. Он уважал старость и потому довольно вежливо постучал пальцем по твердому лбу старухи.
— Мамаша-а, — позвал Мамай, — эй, мамаша.
— Чего тебе? — окрысилась старуха.
— Про то, что вы рассказываете, я и сам знаю, все про это знают. А вот что вы можете сказать о… о…
Кислыха стала в стойку.
— Ну! — дрожала она от нетерпения. — Ну! Ну о чем?
— Да нет, что вы можете об этом знать? — дразнил ее Потап, с сомнением глядя сверху вниз. — Ведь
