Соратники переглянулись и тихо скрылись. Еще через час привезли супругу товарища Пепренко. При виде раскопочных работ Раиса Пантелеевна всплеснула руками и затрясла подбородком.
— Ленечка! — заголосила она. — Где обещанный мне плащ?
— Рая! — вырвалось из могучей груди землекопа. — Где же они, ч-черт! Где?
— Да кто, Ленечка?
— Да они… эти… как их… Я забыл, Рая! Забыл! — рычал супруг, вспахивая руками землю.
Корни черной груши были оголены и искромсаны лопатой. Вокруг неакуратными холмами лежал чернозем.
— Ты с ума сошел! Встань с колен!
Наконец каким-то образом до Леонида Самсоновича дошло, что в глазах жены и подчиненных он выглядит довольно глупо. Он встал, устало отряхнул брюки и побрел к жене. Принимая от нее пальто, товарищ Пепренко застенчиво пробормотал:
— За землей, понимаешь ты, соскучился.
Но Раиса Пантелеевна ничего не поняла. Зато соратники поняли больше.
— Да-а, — многозначительно протянул инструктор.
— Климату не выдержал, — заключил шофер.
С того дня у товарища Пепренко начались некоторые странности. По пятницам он приезжал на дачу и до понедельника рылся в саду. Со временем он не только не вспомнил место, где таилась банка, но и забыл, что, собственно, должно скрываться в приусадебных недрах. Сердце подсказывало ему, что надо искать, и он искал. Извлекая на поверхность пуговицу, гвоздь или монету, Леонид Самсонович подолгу рассматривал находку, затем прятал в целофановый пакет и в понедельник радостно демонстрировал Раисе Пантелеевне, что приводило ее в панический ужас.
Однажды в апреле настал день прозрения, когда заветный сосуд в конце концов был найден. Товарищ Пепренко уставился на его содержимое в полном недоумении. Весь день он бродил в глубокой задумчивости и гадал о происхождении находки. Устаревшие деньги наводили тоску. Вечером они были брошены в печь.
Огонь с недовольным треском пожирал отсыревшую бумагу. Пачки темнели, корежились и распускались черными розами. Сидя у печи, Леонид Самсонович печально вздыхал и ворошил палкой пылающие банкноты, словно картошку. В его сознании произошло озарение. С устранением причины смягчилось и следствие. Он вдруг отчетливо вспомнил, как душистым осенним днем собственноручно зарывал под кустом крыжовника злополучную трехлитровку.
Печь стала затухать. Трудовые сбережения превратились в золу.
В райкоме заметили перемены, произошедшие с Первым после командировки. Одни считали, что секретарь удручен увиденной в Индии социальной несправедливостью. Другие были убеждены, что в большой голове Пепренко вынашиваются новые организационные планы. Шофер по-прежнему был уверен, что роковую роль сыграл тяжелый азиатский климат. И лишь только второй секретарь райкома товарищ Брэйтэр знал об истинных причинах помутнения, получив информацию от нештатного агента. Лев Аронович, давно метивший в кресло Первого, решил не упустить представленной возможности. Собрав кое-какие сведения, он отправился в обком и под большим секретом сообщил там, что Первый не в своем уме. В ответ ему, также под большим секретом, сказали, что в партийной работе это не самое страшное. Вернувшись ни с чем, товарищ Брэйтэр не успокоился и решил действовать самостоятельно.
В один прекрасный день, когда оправившийся товарищ Пепренко сидел на подоконнике в своем кабинете и мирно пускал в окно бумажных голубей, Лев Аронович тихо вошел к нему, чтобы осуществить свой коварный замысел.
— Леня, у тебя купюры старого образца еще остались? — внезапно спросил он.
— Нет, Лева, — посерел Пепренко, — я их всех… я их обменял в исполкоме. Все полторы тыщи. А ты зачем спрашиваешь?
— Так просто. Жаль, хорошо было б, если сохранились. Я слышал, со следующего месяца их опять вводят в оборот. Вот я и пришел по-товарищески тебя предупредить, чтоб не выбрасывал, если случайно дома купюру обнаружишь.
Леонид Самсонович ничего на это не сказал. Только с тех пор на лице его навсегда застыла гримаса, которая обычно предваряет чих.
Товарищ Брэйтэр вышел весьма довольный и отправился писать доклад.
Но планам его так и не суждено было сбыться.
Несмотря на то, что Первый бесповоротно спятил, обком по-прежнему считал, что это еще не повод для смещения такого принципиального и преданного ленинца, каковым является товарищ Пепренко.
А в августе того же года партию и вовсе разогнали.
***
— Ну, — сказал Мамай, закончив повествование, — теперь ты понял, какое пагубное воздействие оказывают деньги на человеческую психику?
— Поняль, — ответил впечатлительный Эфиоп. — А товарищ Пепренко теперь… В дурдоме?
— Зачем в дурдоме? Зубным техником стал. Впрочем, сейчас он, должно быть, на пенсии.
— А Брэтэр?
— Брэйтэр, — поправил бригадир. — С ним мы еще увидимся. Только что я написал ему поздравительную открытку. Поздравил с нашим приездом. Но ты не уходи от темы. Говори, какую мораль ты вынес из моего рассказа?
— Деньги портят человека, — заискивающе отозвался Тамасген.
— Молодец, — одобрительно произнес Потап, — я начинаю тебя любить как брата. Троюродного. И чтоб эти паршивые деньги не испортили окончательно дорогого мне человека, я, пожалуй, ничего тебе не дам. На что они тебе? На билет до Аддис-Абебы? Брось! Что ни говори, а климат и женщины у нас лучше. Оставайся здесь. Я тебя женю, куплю тебе золотой перстень, а? А то уедешь в свою Эфиопию — всю жизнь будешь жалеть и кусать от досады ногти. На ногах.
Тамасген, насупившись, молчал. Очевидно, в его душе началась борьба между патриотическими чувствами и правилами личной гигиены. Последние, видимо, уступили, ибо фармацевт твердым голосом сказал:
— Или ты даешь мне половину с концерта, или я завтра уеду.
— Однообразность ваших реплик нагоняет на меня сон, — вяло проговорил бригадир. — Ладно, получишь, если не завалишь дело. А сейчас спи, приблуда. Скоро вставать.
Проснулись в полночь. Первым встал Потап и расстормошил негра.
— Поднимайся, — коротко приказал бригадир, идем на дело.
— Ночию? — замычал Гена, продирая глаза.
— Именно. Именно ночью и именно этой. Следущая такая возможность представится только через год.
— Может, лучше через год? — обнадежился подмастерье, роняя голову на подушку.
— Ну, как хочешь, — уступил Мамай. — А я пойду. Удобный случай. Нарублю по-быстрому капусты.
— Чего нарубишь?
— Денег, говорю, по-быстренькому заработаю. На карманные расходы.
Карманные деньги у Тамасгена давно перевелись. Иных у него не было. Поэтому последнее сообщение разбудило его окончательно.
Одеваясь, Потап быстро вводил напарника в курс дела. Он пояснил, что в ночь с тринадцатого на четырнадцатое января, в Старый Новый год, по древнему обычаю, одни граждане могут заходить в гости к другим, совершенно незнакомым гражданам. Гости посыпают хозяйский дом и самих хозяев какой-нибудь крупой и за это получают деньги, пирожки или рюмку водки. Считается, что если после полуночи первым в дом войдет мужчина, то это принесет дому счастье на целый год.
— Мы ведь с тобой мужчины? — задался вопросом Потап. — Так почему бы нам не осчастливить десятка три-четыре дремлющих обывателей? Особенно за деньги. В детстве, помнится, за одну такую
