Идолов не кантовать

Из имевшихся в районе легальных сект субботников, пятидесятников, трясунов и пр., бывший зам. зав. идеологического отдела товарищ Коняка отдал свои симпатии баптистам. Они понравились ему названием и не принуждали вносить добровольные пожертвования.

Впрочем, ни в какую секту он не пошел, и козякинским божьим людям так и не суждено было узнать, что где-то, может совсем близко, закоулками шатается их неприкаянный брат. Мирон Мироныч был баптистом сам по себе.

Найдя пристанище душе, баптист решил подумать и о бренном теле и начал производство самогона.

В отличие от веры в бога перегонка зеленого змия давала реальные плоды. Мирон Мироныч обзавелсяпостоянной клиентурой, которая приходила в приемные часы. Для удобства же неопытных потребителей, путавших поначалу зеленый забор Коняки с зеленым забором Цапа, на калитке производителя появился написанный мелом ориентирующий лозунг: 'Лечу травами', который был заметен даже ночью. Но чья-то злобная рука периодически корректировала надпись, исправляя ее на 'Калечу отравами'. Коняка устраивал ночные засады на злоумышленника, прячась с молотком в летней кухне, но ожидания ни к чему не привели, лишние буквы в словах появлялись как бы сами собой. Пришлось смыть весь лозунг.

Самой большой несправедливостью на свете баптист считал свой брак. Пятилетка Павловна оказалась тиранкой и неизвестно как сбежала из эпохи матриархата. Таких жен, считал Коняка, надо либо бить, либо бросать. Но распускать руки он опасался ввиду явного физического превосходства супруги. Покидать ее Мирон Мироныч не решался по той же причине. По всем расчетам такая женщина, как Пятилетка Павловна, должна была достаться невезучему соседу, но там, наверху, силы небесные что-то перепутали, и Коняка вот уж три десятка лет ощущал на себе результаты этой роковой ошибки.

Пятилетка Павловна работала акушеркой в родильном доме № 3, где пользовалась уважением среди коллег. Но злые языки утверждали, что во время ее ночных дежурств преждевременные роды случаются чаще обычного. Новорожденные ее пугались и нередко пытались уползти обратно.

Когда-то Мирон Мироныч еще слабо надеялся, что супругу сможет свалить хоть какой-нибудь недуг, но время шло, а Пятилетка Павловна только крепла и мужала год от года. В конце концов Коняка понял, что умрет она лишь от старости, но ему до того счастливого момента дотянуть не удастся.

Мирон Мироныч был конопатым блондином и страдал, как он сам выражался, курячей слепотой, которая начинала прогрессировать уже при легкой стадии опьянения. Но несмотря даже на такую неприятность, будучи пьяным, Коняка страстно любил весь мир, лез ко всем целоваться и каждого встречного называл Семен Семенычем.

Эта привычка завелась у него с той поры, когда Пятилетка Павловна, не спросясь, одарила его сыном и, также не спросясь, окрестила младенца Василием. Супруг воспротивился и предложил переименовать того в Семена, в честь полководца Буденного. Начался спор. Но ввиду того, что Мирон Мироныч убеждал оппонента морально, а тот его — физически, то, разумеется, строптивый муж был вскоре переубежден. В споре, как и следовало ожидать, победила истина Пятилетки Павловны. Но Коняка оказался тоже не подарком и всякий раз, напившись, упрямо представлял себе всех окружающих исключительно Семен Семенычами. Жена и сын в это число принципиально не входили.

Из Васи вырос олух, но это не мешало ему оказывать некоторую помощь отцу в травле соседа.

Пакости Цапу чинились самые разные, от безобидного воровства до прямого вредительства.

Когда на заре своей крестьянской деятельности Афанасий Ольгович завел кур, сообщники взялись таскать из соседского сарая яйца, подменяя их голубиными. И как безжалостно ни истреблял птицевод нерадивых куриц, каких петухов им ни подсаживал, яйца так и не превысили размера райских яблочек. Кур сменили гуси, которые косолапо расхаживали вокруг дома и цинично гадили. Васька, проходя мимо калитки Афанасия Ольговича и завидев хозяина, не упускал возможности демонстративно зажать нос и предложить соседу лыжи для передвижения по двору. Цап терпеливо слушал колкости, но каждый раз задумывался и сопоставлял приносимые пернатыми пользу и неудобства.

Птицеводство оказалось нерентабельным, и фермер стал выращивать свиней. Коняки на какое-то время приутихли и с завистью поглядывали на быстрожиреющих животных. Кабан Борман за полгода увеличился до такой степени, что сердце баптиста не выдержало. Парнокопытных решено было отравить. Хряк, поплатившись за свою жадность, сдох сразу, но со свиньей произошла осечка. Хитрая Катька к отраве не притронулась. Очевидно, от погибели ее уберегла женская интуиция.

Отпраздновав кончину Бормана, Мирон Мироныч вновь взял открытку и, приблизив к носу, в сотый раз принялся ее пересматривать. Но 'куряча слепота' взяла свое, и глаза, словно сговорившись, разбегались в разные стороны. Правый глаз в сотый раз споткнулся на слове 'порча', а левый уставился в мигающее голубиное око. Сомнений не было — это выдумка соседа, месть за убиенного кабана. Спустя минуту Коняка-старший ломился в дом обнаглевшего свинаря.

— Семен Семеныч, — оскорбленно молвил он, когда в дверь высунулась физиономия соседа. — Семен Семеныч, ты что это имел в виду?

— Вы насчет чего? — робко спросил Цап.

— Ты, Семен Семеныч, не придуряйся!

— А я не придуряюсь. А вы насчет чего?

— Ты за что… обиду мне нанес?

— Вы насчет чего? — бубнил фермер.

— Отвечай! Чем это я… порченый?

— Да мало ли чем. А в общем, я не знаю. Пустите дверь, пожалуйста.

— А кто же знает? Открывай, кулацкая рожа!

— Да вы насчет чего?

— Твоя депеша?

Ознакомившись с пригласительным билетом соседа, Афанасий Ольгович несказанно обрадовался.

— И вас вызывают? И меня вызывают! — глупо захихикал он, протягивая свою повестку. — А я, грешным делом, на вас подумал.

Мирон Мироныч долго путался подслеповатым взглядом в 'экстрасенсорике', подбираясь к ней то с одной, то с другой стороны. Ничего так и не поняв, он все же несколько успокоился.

— Значит, и ты тоже… того?

— Тоже, — вздохнул Цап.

— Ну, тогда ладно. Болеешь, значит?

— Бывает.

— Да-а. Ну слава богу.

— Спасибо.

Баптисту стало жаль соседа, страдающего от какой-то тяжелой болезни. Помедлив, он решил сказать что-нибудь подбадривающее.

— Ты, Семен Семеныч, про меня плохо не подумай. Я не тако-о-й. Вот, к примеру, помер у тебя кабан, а я к тебе сразу по-человечески, с соболезны-ньем. С-соболезную тебе, держи пять! — Коняка крепко поцеловал фермера в губы и поплелся домой.

— Спасибо, — еще раз поблагодарил озадаченный Цап, удивляясь, откуда это Коняка так быстро пронюхал о постигшем его несчастье.

***

Приглашение на сеанс получил и Брэйтэр.

Упразднение райкома вынудило Льва Ароновича вылезти из своего рабочего кресла, вынести его из кабинета второго секретаря, внести в кабинет директора колхозного рынка и снова впихнуть в него свои могучие ягодицы.

Лев Аронович был человеком дела и, едва вступив в новую должность, взялся за наведение порядка.