Пиптик приглашал по три претендентки сразу и предлагал снять хотя бы часть одежды. Особо стесняющимся балетмейстер помогал лично. Девушки краснели и пугливо жались друг к другу.
— У вас тяжелая походка, — шептал он им, ощупывая и осматривая со всех сторон, — вы неправильно ставите носки. Выпрямите плечики, выпрямите. Нам непременно нужно позаниматься. Завтра в шесть я вас жду. У вас брат есть? Нет? Замечательно! А двоюродный? Тоже нет? Очень хорошо!..
Если у девицы оказывались братья, то ее хореографические данные Пиптик находил вполне терпимыми и терял к ней всякий интерес.
Мирон Мироныч больше не мог спокойно созерцать этот сплошной разгул похабщины и сидел с закрытыми глазами. Изредка он все же жульничал и украдкой подглядывал одним оком, но исключительно лишь для того, чтобы быть в курсе событий.
Набрав большой отряд дев с изъяном в походке, Иоан Альбертович наконец угомонился и устало опустился на стул.
— Ну что, будем закругляться? — предложил Ростислав, озабоченно посмотрев на часы. — Девушка в дверях, предупредите там, что на сегодня прием окончен. Вы последняя.
Ценители, морально готовящиеся к инструктажу, равнодушно глазели на прелести последней претендeнтки. Это была немолодая рослая дева с невежливым лицом и помпезным бюстом.
Мирон Мироныч вдруг засуетился, словно пассажир, опаздывающий на поезд.
— Как вас зовут? — спросил Пиптик, любивший все большое.
— Люси-и, — проговорила дева.
— А фамилия? — подал хриплый голос Коняка.
— Семенная.
— Братья имеются? — продолжал допытываться сладострастный балетмейстер.
Дева пожевала жвачку, подумала и затем спросила:
— Чего?
— Братья, говорю, у вас есть?
— Двое. А что?
— У меня вопросов нет, — быстро охладел Пиптик.
— У нас тоже, — зевнули агрегатовцы.
Дева нехотя нaправилась к выходу.
— Минуточку! — вытянул шею баптист, — у меня есть.
Члены комиссии недоуменно уставились на престарелого коллегу.
Девица плавно развернулась, подошла к Коняке и установила свой бюст на неприлично близкой дистанции. Баптист смутился. Нужно было немедленно о чем-нибудь спросить. Он силился вспомнить инструкцию товарища Мамая, но не находил ничего подходящего. 'Что-то насчет политической подкованности там… — лихорадочно соображал баптист, — и идеологической закалки…
— Вы… — наконец заблеял он, — вы это… комсомолкой были?
— Была, — хихикнула претендентка. — А вы?
— И я… — глупо кивнул Мирон Мироныч, видя, как вздымается ее бюст, и чувствуя, что окончательно теряет бдительность. — А… а в партии, к примеру, состояли?
— Нет. А вы?
— Состоял. В молодости. Да я и сейчас… — Решив, что инструкции выполнены и он начинает болтать лишнее, Мирон Мироныч перешел прямо к делу: — Ну… раз так, то… Короче, на инструктаж хочу вас позвать. Пойдете?
— Пойду, — смеясь, согласилась Люда, — а куда?
'Куда! Куда? В самом деле — куда? — растерялся Коняка, конфузясь от зловещих ухмылок агрегатовцев. — Может, в кино? Нет, сраму потом будет… Но куда?'
— В Дом творчества! — выпалил он. — Фирма
И Мирон Мироныч решительно стал вносить данные претендентки в общий список, с ужасом думая, как на все это посмотрит товарищ Мамай.
Тем временем Потап Мамай продолжал идти по следам золотого истукана. Он сидел в кресле и строго следил за тем, чтобы Куксов тщательно вытирал с мебели пыль.
— Товарищ дворянин, вы за сколько свой титул купили? — лениво спросил Потап, доставая сигарету.
— Честное слово! — заговорил Владимир Карпович, прижимая к груди тряпку. — Честное слово, я ради дочери. Это она… Что касается меня, то я всегда верил в нашу партию вообще и в руководство обкома в частности. У меня есть грамоты. В душе я всегда был коммунистом, но вы поймите… Все эти перемены, эти реформы… Дочь из Москвы приехала, говорит, все уважающие себя люди уже давно стали князьями и графами. Но в Москве все дорого, у нас можно взять гораздо дешевле. А тут стали говорить, что дворянам будут раздавать имения. Бесплатно. Вот я и… Но если что — я бы первый отдал свое имение колхозу. Ну, или продал… в крайнем случае, но очень дешево! Верьте мне! Если что — я первый перейду на вашу сторону.
— И очень разумно сделаете. Правда, я считал, что вы от нас никуда и не уходили и товарищ Степан так считал.
— Да, да! Будьте уверены. И товарищу Степану передайте, и он пусть передаст…
— Так за сколько вы купили?
— За двадцать пять тысяч старыми деньгами, — замявшись, молвил Куксов. — Приятель из исполкома помог.
— У вас и справка есть?
— Конечно, с исполкомовской печатью.
— Занятно. Ну а, например, графский титул сколько стоит?
— Не знаю, но дороже, должно быть.
— Очень занятно, — повторил Мамай задумчиво. — Ну вы продолжайте, продолжайте. Вон на углу стола пыль осталась. Кстати, в вашем кабинете ведь стоял бюст Ленина? Где он теперь?
— У меня дома, — с готовностью ответил Владимир Карпович.
— Дома? Что он там делает?
— Хр… хранится, — нетвердо произнес Куксов, вспомнив, что бюст он использует в качестве пресса для закваски капусты.
— Так принесите его сюда. Он мне нужен.
— Он такой тяжелый. Мне и самому нужен.
— Тяжелый? Это хорошо. Тогда я к вам зайду сегодня же. Вы уверены, что он тяжелый?
— Тяжелый, тяжелый, — заверил Куксов, обрадовавшись, что наконец-то найден повод заманить товарища Мамая в гости. — Так вы сегодня придете? Вечером? О, меня как раз весь вечер дома не будет. Но зато будет моя дочь. Вы даже не представляете, какая у меня дочь! Она училась в Москве, у нее манеры и вообще. Она просто ангел!
— В таком случае я могу зайти завтра.
— Не надо завтра. Мне каждый день дорог. Приходите прямо сегодня. Зачем тянуть? А позвольте узнать… — осторожно продолжал Владимир Карпович, — что вы с ним хотите сделать, с бюстом?
— Реставрировать, — холодно ответил Потап. Нужно же как-то оправдывать нашу легальную деятельность. Вон тот памятник на площади видите? Его тоже нужно незамедлительно снести.
— Но зачем?
— Меня удивляет ваша политическая близорукость. Не сегодня-завтра мы возьмем власть. Что ж тогда, прикажете вновь тратить народные средства на отливку памятников? А пока их не переплавили, мы должны их сохранить. Потомки нам будут благодарны.
— Но как же мы его снесем? Ведь заметят!
— Договоримся с исполкомом. Оформим это как реставрацию памятников истории и архитектуры.
— Но он же совсем новый.
— Придется подпортить… Хотя нет, портить его нельзя. Что ж, придется сносить по просьбе
