Собрались. Расселись за партами. Учительница Мария Петровна запаздывала. Как всегда в таких случаях, Яков открыл журнал посещаемости.
– Башелукова.
– Здесь, – тонко пискнула девчушка, поднимаясь. Она всегда была с белыми бантами в косичках, с белым отложным воротничком – словно городская первоклассница.
– Капустина.
– Здесь.
– Капустин Петр… Капустин Андрей.
– И я здесь, – отметился Капустин-младший, довесок.
В журнал его не положено было записывать, а хотелось – как все.
Марии Петровны не было. Яков решил сбегать к ней. Но прежде, чтобы не теряли зря времени, он дал задания: кому примеры, кому упражнения. А малышу Капустину вручил лист бумаги и велел рисовать. Все это было для Якова делом привычным. Старая учительница порой хворала, порой уезжала к дочери в райцентр, оставляя надежного помощника – Фетисыча. Он старался.
А жила учительница недалеко, в старом домишке, в каком жизнь провела. Яков отворил калитку и сразу почуял неладное: настежь были открыты все двери – коридорная, кухонная, сарая.
– Мария Петровна! – заглядывая в дом, позвал Яков.
В доме горел свет. Но никто не ответил.
– Мария Петровна! – окликнул он во дворе.
Старая учительница была в сарае. Она стояла, навалившись на угольный ящик. В полутьме Яков не сразу ее заметил, а потом бросился к ней:
– Мария Петровна…
Учительница была мертва и стала валиться на мальчика, как только он тронул ее. Яков с трудом, но не дал ей упасть. Ледяная рука, окостеневшее тело все сказали ему. Он прислонил мертвое тело к стене сарая и бросился вон.
Потом, когда к учительнице поспешили взрослые, он издали глядел, как ее заносят в дом. Он поглядел и пошел к школе. Он чувствовал, что озяб. Пробирала дрожь. У крыльца, отмывая в корыте грязные сапоги, он решил, что о смерти учительницы в классе говорить сейчас не станет. «Про уроки забудут, – подумалось ему. – День пропал, его не вернешь», – повторил он слова учительницы. И еще что-то, более важное, останавливало его: он не до конца поверил в смерть, какая-то последняя надежда теплилась – может, еще оживет.
В классной комнате было тепло, зелено от цветов и все – за партами, даже Капустин-младший.
Обычно, когда учительница, уезжая, оставляла Якова старшим, ребятишкам под началом его приходилось туго. Старался Фетисыч. Лишний раз не скажи, перемены – короче, точно в срок. Но нынче в тягость была чужая ноша.
Братья Капустины примеры по математике решили, и Яков добавил им еще одно упражнение. Маринка Башелукова, Кроха, тихо окликнула:
– Яша… У меня кончилось.
– Что у тебя кончилось?
– Букварь.
Яков подошел к ней. Все верно. Мария Петровна твердый знак с ней прошла. Хитрые слова «сел» и «съел». И как это бывало ранее: сначала – с ним, в прошлом году – с братьями Капустиными, – Яков сказал громко, повторяя слова учительницы:
– Давайте все вместе поздравим Марину. Она закончила свою первую книжку-букварь. Молодец, Кроха. Поздравляем тебя! Теперь ты человек грамотный.
– Ура-а!.. – вылетели из-за парт братья Капустины – невеликие, крепенькие, горластые.
– Ура! – поддержал их младший Капустин.
– Перемена! – объявил Яков. – Десять минут, – и первым было кинулся в класс соседний – спортзал, чтобы кольца занять и покувыркаться. Но опамятовался, когда старшая Капустина, его одногодка, тоже Марина, спросила:
– Яша, а Мария Петровна не придет?
– Не придет.
– Я к ней схожу. Может, сварить надо. Ладно?
Марина Капустина – старшая дочь в большом семействе – в девять лет уже хозяйкой была, помогая в делах домашних и учительнице, когда та хворала. Добрая девочка, рослая, чуть не на голову выше Якова, ровесника своего.
– Подожди, – остановил ее Яков, – уроки кончатся.
К перемене второй, «большой», как ее называли, на горячую плиту печки ставили чайник, а в жаркий духовой шкаф – блинцы ли, пышки, пироги – кто что из дома принес. Чайник запевал свою нехитрую песнь, закипая, и кончался второй урок. Накрывали клеенкою учительский стол и рассаживались вокруг. Так было всегда. Так было и нынче: пахучий чай с душицей, зверобоем да железняком. Варенье – в баночках. Домовитая Марина Капустина, словно добрая мамка, всем поровну делит:
– Тебе – блин, тебе – блин, тебе – блин, тебе – сладкий пирожок, тебе – пышку с каймаком. Ты же каймак любишь…
– Люблю, – тихо призналась Кроха. – У нас тоже Катька не ныне-завтра отелится.
– Когда отелится, гляди, ничего из дома не давай три дня, – наставительно сказала Марина-старшая. – А то узнает ведьма и загубит корову. Для них коров губить – первое дело.
– А кто у нас ведьма? – так же тихо спросила Кроха, теперь уже пугаясь.
– Раньше Карпиха ведьмачила, – ответил Яков.
– Карпиха, – подтвердила Марина-старшая. – Мамка рассказывала. Летось корова отелилась и мычит, бесится, куда-то рвется. Позвали деда Архипа, он в этом деле понимает. Архип молозиво на сковороду и – на огонь. Помешивает и молитву читает. А мамке приказал: «В окно гляди. Кто пройдет мимо и его будет корежить, это – ведьма». Мамка глядит – точно, идет Карпиха и ее вправду корежит: то остановится, топчется, то кинется назад, то опять ко двору. Как кружёная овца. Значит, точно она.
Кроха слушала, про пышку и каймак забыв; зато братья Капустины под разговоры полбанки варенья опорожнили, накладывая кто больше, пока сестра не пригрозила им.
– Карпиха точно ведьмачила, – подтвердил Яков. – Она и померла по-своему. В самую пургу ушла к ярам. Туда ее черти призывали. Там и померла.
– А теперь кто у нас ведьма? – спросила Кроха.
– Кто-нибудь да есть, – твердо ответил Яков. – Надо приглядывать. Ведьмы грома боятся. Порчу наводят. В свежий след сыплет и приговаривает. И человек ли, скотина сразу на ноги падает. Ведьма в кого хочешь обернется. Вот тут, – показал он на печку, – на загнетке, на ножах перевернется – и в другой облик. Захочет в белого телка, или в рябую свинью, или в зеленую кошку. А через черную кошку, – добавил он, – всякий может невидимым стать. Хоть я, хоть кто другой. Рядом пройду – и ты меня не увидишь.
На него воззрились удивленно.
– Надо поймать черную кошку, но чтобы жуковая была, без подмесу, – учил молодых Яков. – Посеред ночи поставить казан на перекрестке, костер развести и варить ее. Да, кошку. Лишь по сторонам не гляди, а в котел. Вся нечистая сила слетится, будет шуметь, свистеть, кричать по-звериному. Не оглядайся. По имени тебя будет звать, вроде мамка твоя зашумит: «Петя!» А ты не оглядайся. Оглянулся – конец, – предупредил Яков. – А ты вари и помешивай, вари и помешивай. Нечистая сила вокруг воет, ревет, а ты свое дело делай. Останется в казане лишь мала косточка. Ее надо ощупкой, не глядя брать. Берешь и кладешь меж губ. Сразу тихота настанет. Нечистая сила – по сторонам. А ты сделаешься невидимым. Вовсе невидимым. В любой дом заходи, куда хочешь. И тебя не увидят.
– А у деда Архипа черная кошка, – сообщил самый младший Капустин-«довесок».
– Точно! – в один голос подтвердили его братья и переглянулись.
– Это все неправда, – поняв их мысли, сказала Марина-старшая. – Неправда ведь, Яша?
– Старые люди говорят… – пожал плечами Яков. – Перемена кончилась, – объявил он. – Давайте по местам.
Снова пошли уроки. Яков словно забыл о смерти учительницы: непросто было глядеть за ребятами,
