– Галина! – раздался из коридора голос. – Я пойду со скотиной управлюсь. Ты не давала им?
– Нет.
– Управились мы, управились в четыре руки с помощником, – горделиво сообщила баба Ганя. – Накормили и напоили.
– Молодцы! Кто у тебя в помощниках?
Муж у Галины Федоровны был тоже нестарый, но при черной бороде – по новой казачьей моде.
– Это чей такой? Либо землячок?
– Угадал.
– Спасибо, земляк. Мне легче жить.
– Предлагаю вам красную лампочку ввернуть в курятник, – сказал Яков. – Я в журнале читал, в «Науке и жизни». Куры лучше несутся при красном свете.
– О! – удивилась Галина Федоровна. – В «Науке и жизни»? Надо попробовать.
– Ввернем, – пообещал ей муж. – Какие еще будут предложения по ведению хозяйства?
– Козам пора гречишной соломы понемногу класть, – шутки не принимая, сказал Яков. – Скоро пух щипать. От гречишной соломы коза пух хорошо отдает.
– В журнале, что ли, прочитал?
– Дед наш всегда так делал. А без гречишной соломы потом трудно пух щипать.
– Правильно гутарит, – поддержала баба Ганя. – Делали так.
– Что ж, привезем гречишной соломы. А то ведь и вправду щипать их несладко.
Отзавтракали. Хозяин присел на корточках возле устья печки, подымить. Якову сварили напоследок кружку пахучего какао, печенья да пряников положили.
– Мария Петровна умерла, – сказала мужу хозяйка. – Школу у них закрывают. Нет учителя. А у нас в Филоновской никого нет? – задумчиво спросила она не столько мужа, сколько себя. – Татьяна Петровна на пенсии, она не пойдет. Надо из молодых. Тамара Максимова в Михайловке в педучилище, на каком курсе? Ее мать как-то спрашивала меня про место. Надо поговорить с ней. У них отца нет, сестренка младшая. На заочное можно перейти и работать.
– Не могла наша Петровна чуток потерпеть, – со вздохом попенял Яков. – Конечно, старая. Но хоть бы до зимних каникул доучила. А не… Неделя прошла. Так и месяц пройдет, и зима. На второй год оставаться?
Так искренне было это мальчишечье, детское огорчение, что баба Ганя пожалела:
– А ты живи у нас. Школа – рядом. И мне будет с кем погутарить.
Предложение было неожиданным. Яков вскинулся и поглядел на Галину Федоровну и мужа ее.
– Живи, – подтвердил приглашение хозяин. – Лампочку красную в курятник ввернем, куры усиленно занесутся, харчей хватит. – Ему понравился этот мальчишка. Свои сыновья этой осенью в город уехали: старший – в институт, младший – в техникум. Стало в доме непривычно пусто. – Живи, – повторил он.
Мальчик не мог ничего ответить, лишь глядел на Галину Федоровну, понимая, что последнее слово за ней. Она поняла его, сказала мягко:
– Живи. Комната свободная есть. С матерью я поговорю.
У Якова сердчишко колыхнулось от неожиданной радости. Поселиться в доме директорши, учиться в настоящей школе со спортзалом, где и зимой в футбол играют. А уж народу там… Школа своя вдруг увиделась в настоящем свете: пустой дряхлый дом со ржавою крышею, один-разъединый класс, Капустины да Кроха. Алешкинская школа – дворец. А дом Галины Федоровны… Это не пьяный да похмельный отчим да мать с ругней: «Замолчи… Прикуси длинный язык…» Здесь – книг полная комната, все стены в полках.
– Я обещал к обеду вернуться, – сказал Яков. – Мамка ждет.
– Конечно, конечно, – одобрила Галина Федоровна. – Сходи. Матери скажи. Я напишу ей записку. – И мужа попросила: – Ты куда едешь? Может, подбросишь его?
– До хутора не пробьюсь. Через ерики не пройдет мотоцикл. Там круто и развезло теперь.
– Не пройдет, – подтвердил Яков.
– Но до ерика довезу. Собирайся.
До Катькиного ерика – глубокой, с крутыми склонами балки с мутным ручьем по дну – могучий мотоцикл «Урал» докатил быстро. А далее, перебравшись через ерик, Яков словно на крыльях летел. Ни дождь, ни грязь не были помехой. Дорога к хутору была уже дорогой к новому, к завтрашнему, дню, когда он уйдет в Алешкин, в тамошнюю школу, к Галине Федоровне.
По-прежнему моросило. В займищном голом лесу было тихо. Даже воронье убралось к жилью человеческому, к теплу. До ночи, до своей поры дремали на лежках сытые кабаны. Рыжий, уже выкуневший лисовин, издали заметив мальчика, замер и не таясь переждал, пока он пройдет. Пара тонконогих косуль легкими скачками ушла от дороги. По мокрой земле и листве скачки были бесшумными. Мелькнули белые подхвостья – и нет их.
Яков по сторонам не глядел. Он на хутор спешил, где ждали его.
Через дом родной он промчался, не успев похвалиться. Мать с отчимом на базах управлялись со скотиной. Ухватив сумку, Яков подался в школу, гадая: как там без него? И если в долгом пути на хутор ничто не омрачало нежданно свалившегося на него счастья, то теперь пришло на ум иное: он уйдет, а Капустины с Крохой останутся. Что будет с ними? И что со школой? Радость гасла. А уж о том, чтобы в школе похвалиться, и вовсе не стоило думать. Молчать надо было до поры. Но до какой?
В классе все были на месте и, будто за делом, ждали, что скажет он.
– С Галиной Федоровной повидался, – доложил Яков. – Обещала найти учительницу. Есть у нее на примете. – И разом перешел к учебным делам: – Кто должен заполнять настенный календарь природы? Капустины, ваша обязанность? Почему не заполнили? И разом давайте тетрадки по природоведению. Задано было: живая и неживая природа зимой. Жизнь домашних животных, жизнь диких животных, труд людей… Все вопросы страницы пятидесятой и пятьдесят первой. У Маринки погляжу домашнее – и вас буду проверять и спрашивать. Надо учиться, а не сидеть зря. Придет новая учительница, а все отстали. А цветы не политы, – попенял он старшей Маринке. – Совсем свяли. Вон в алешкинской школе сколько цветов… Они не забывают.
Ворчливым упрекам своего старшего ребята даже обрадовались. Без Якова было пусто. А теперь по- прежнему все пошло: класс, уроки, строгий Фетисыч, словно смерть учительницы ничего не изменила в их жизни.
– А что отмечать? – забурчали братья. – Дождь да дождь.
– Вот и отметьте условным знаком дождь и температуру проставьте.
Легко поднялась старшая Капустина, стала поливать цветы. Затаив дыхание дожидалась у раскрытой тетрадки с домашним заданием первоклассница Кроха. Ждала, когда Яков подойдет к ней и сядет рядом. Все пошло по-обычному.
Но гость редкий, нежданный – колхозный хуторской бригадир Каледин – уже обмывал возле крыльца сапоги. Из класса его увидели – и стали ждать.
А бригадир вначале обошел школу, пустые ее комнаты, где стояли столы и скамейки, висели на стенах портреты писателей да ученых, настенные планшеты, стенды: «Наши отличники», «Колхозные ветераны», «Они защищали Родину». Каледин когда-то учился здесь, и дети его через эти стены прошли, а с фотографии глядели лица знакомые. Кто-то теперь повзрослел, постарел, а кто-то и умер. Но жили вместе долго.
Наконец бригадир пришел в класс. Навстречу ему поднялись все разом.
– Сидите, сидите, – махнул он рукой и похвалил: – Тепло у вас, хорошо. Цветки цветут.
Он снял долгополый намокший плащ, телогрейку, оставшись в пуховом, домашней вязки, свитере. Яков было пошел от учительского стола к своей парте, но бригадир остановил его:
– Сиди. Ты же теперь за старшего. Учитесь? – спросил он.
– Учимся, – ответили нестройно.
Бригадир был человеком суровым, немногословным, его в хуторе боялись.
– А может, вам у Башелуковых собираться? – спросил он. – Хата большая, теплая, и они не против.
У Якова перехватило дыхание.
– А библиотека? – бледнея от волнения, показал он на шкафы с книгами. – А наглядные пособия? А уроки физкультуры? Комиссия какая приедет, и будем не числиться. А беженцы, какие места ищут?
